другой стороны, к смерти преграда только неприятная боль, как при взятии пробы крови (это вот в такие «пустые» дни).

6 августа 1947

Вроде «Затерянного мира» Конан Дойля. Дореволюционная усадьба[361], старенькая, скромная, с серыми двадцатью служебными постройками, барским домом, заросшим березовым и еловым парком. Маленький дом Н. А. Морозова с «фонариком», завешанным картинками лунной поверхности, газетами с солнечным затмением, старыми фотографиями, полки с книжками, еврейским словарем и другими морозовскими аксессуарами. Могила Н. А. Окно в прошлое. Завидно этой жизни «философа» среди природы, берез, елей, сов, волков, недавно разорвавших какого-то «Шарика», лосей.

Хочется спрятаться сюда с книгами, лабораторией и незаметно исчезнуть в лесу, как умер Н. А.

7 августа 1947

…просыпаюсь с грустно-трогательным чувством и тревогой. Прошлое, усадьба, старый высокий дом, пруд – вишневый сад наяву. И уходящая природа. Ходили сегодня по большому еловому лесу. Моховой зеленый ковер, малина, громадные муравейники, гнилые еловые пни всюду, развороченные медведями в поисках муравьев, малина. Сегодня редкий в этом году жаркий день.

Прочел философствования Ф. Франка. Мах, позитивизм, логический эмпиризм – все это производит странное мертвенное впечатление. Как будто бы и так, а на самом деле наука никогда так не развивалась и не будет развиваться. Забыто живое сознание, состоящее не из ощущений, а из образов, понятий, представлений, слов. То, что Франк и прочие называют метафизикой, на самом деле составляет все содержание жизни. Конечно, кинокартину можно представить как пространственно-временное чередование темных и светлых пятен, для которых можно вывести всякие логически-эмпирические соотношения, но на этот раз ясно, что у этих соотношений есть свой совсем особый смысл.

9 августа 1947

По-прежнему чувство исчезающего, растворяющегося «я». Ничего не остается, кроме «атомов», или объективных «ощущений». «Философствовать» хочется больше, чем когда-либо.

10 августа 1947

Небо, расписанное и серыми, и белыми полосами. Желтые пшеничные и ячменные поля, зелено-пурпуровый картофель. Серые деревни, вдали «медвежий» лес. Тишина. Не холодно, не жарко, и хочется расплыться незаметно и исчезнуть, как облако.

11 августа 1947

Разговоры о Н. А. Морозове. Собирали «лисички» около его могилы.

13 августа 1947

Спится здесь в этих робинзоновских островных условиях совсем особенно, не знаю почему. Каждая ночь. Сложные, неизвестно почему возникающие сны, длинные, с мелкими подробностями, то предстоящий прием у Екатерины II в качестве президента Академии (разговор по телефону с Царским), то в антишамбрах[362] у Николая II. Разговор с адъютантом о форме. Всплывает во сне старая фронтовая кожаная куртка. Издатели, книжники etc. Человеческая память совершенно поразительная вещь, хотя, по-видимому, молекул в мозгу хватит, чтобы запечатлеть все и в достаточных деталях.

15 августа 1947

Красиво, уютно и безнадежно грустно. Впечатление забытого кладбища, заросшего «травой забвения».

19 августа 1947

Голова затихла, как будто все там в Москве закрылось туманом. Пестрые сложные сны с деталями и без забот. Но послезавтра всему опять конец. Надо включаться в государственную машину.

20 августа 1947

…заснуть и забыть обо всем хочется.

21 августа 1947

…подташнивает и трясет, пытаюсь вылечиться своим лекарством «стрептоцид + аспирин». Давно не болел. Лежал на постели, спал часа два, завернувшись (лихорадило). Борковские сны. Огромные березы. Зеленый притоптанный ковер перед домиком. Горизонты, с полями, «медвежьим лесом», серыми деревнями. Здесь, в провонявшей Москве, все кажется парадизом.

‹…› Сойдя с парохода в «Химках», прежде всего узнал о смерти С. С. Смирнова, сравнительно молодого академика-геолога. Хочется самому заснуть навсегда в лихорадочном сне, видя Борок, природу милую.

24 августа 1947

…как-то подавлен, без перспектив, без мыслей, усталый, больной. Все кажется миражом.

25 августа 1947

Зеленая Менделеевская линия, вся заросшая, в цветах. Из зелени смотрят петровские коллегии. Постоянное, каждый раз повторяющееся питерское колдовство.

Медвежья и утиная глушь Борка. Чад, вонь и отрава Москвы и здешняя закристаллизовавшаяся старина. Но все три – дороги в небытие, только совсем разные.

А со мной что-то нехорошее делается. Усталость непреодолимая (после «отпуска»!).

28 августа 1947

Herz Beklommenheit[363].

‹…›

Объективное и субъективное. В «себе» пустота, томление духа, а вне колоссальное и непонятное.

31 августа 1947

Купил скверную фарфоровую берлинскую Минерву, за которую ругает Олюшка.

А в голове пустынно, тоскливо, бесперспективно и жутко.

7 сентября 1947

Московское 800-летие. Сияющая погода, подмалеванные московские дома, флаги, портреты. Толпы народа на Тверской. Выступал на закладке памятника князю Юрию.

14 сентября 1947

Кажусь себе вороном в павлиньих перьях. Вчера вечером был Боря Васильев, сегодня ездили к нему, потом гуляли по лесу за грибами. Боже, как это грустно – встречаться через 40 лет. Старики. У Бориса остались какие-то элементарные слова только. А когда-то меня к нему так тянуло и он казался лучшим. Желтые, красные листья, запах осени всюду и это «но, рыцарь, то была Наина».

18 сентября 1947

Один. И по вечерам в полночь, как сейчас, так пусто. Никого, ничего. Одна механика. Плохой винт в машине. Автоматы.

22 сентября 1947

В душе еще какие-то остатки самолюбия, глупых страстей, но это легко стряхивается, и остается холодная осенняя ясность, преддверие гроба.

27 сентября 1947

Смотрю на громадные гранитные основания колонн здания Академии, их не меняли 150 лет. А люди… Город живет сам по себе, без людей.

Печальное чувство «деперсонификации». Совсем почти «меня» не осталось. Ходящая автоматическая машина вроде телефона-автомата, реагирующая на события, немножко хранящая их в памяти. Мне так ясен становится переход от тумбы и колонны к человеку. Да, сознание только обманный фокус природы. Близкие, прошлое, свое, как отлетевший сон, как расплывшееся облако, о котором никто не помнит, несмотря на все истории, дневники, фотографии.

5 октября 1947

По инерции ходил за книгами. Приношу, некогда посмотреть. ‹…› Духовная пустыня. Вакуум.

12 октября 1947

Сознание, «я» – «фокус» природы, выполняющий функцию наиболее эффективного использования куска вещества[364]. Этот «фокус» возникает при определенной комбинации вещества и разлетается как дым в момент смерти. От сознания и «я» ничего не остается. Псевдобытие чужого сознания в виде памяти о нем других, писем, фотографий, дневников и т. д. иногда полностью разлетается. Не остается или не останется скоро ничего: «Великий Цезарь ныне прах и им замазывают щели». Если достигнуть резонанса