московское кладбище, к матушке. В голове пусто и тревожно.

Два кладбища, Александро-Невское и Ваганьковское, Петербург и Москва. Мрачная темная зелень, заросший канал, черный мрамор, петербургская мистика, смешанная с виц-мундиром: «сын протоиерея Никольского всея артиллерии собора». Здесь призрак старой Москвы, жуликоватой даже у могил, все посветлее, попроще. Стало, конечно, страшно грустно, слезы навертывались, а вместе с тем спокойствие. Как это просто. Исчезают памятники, могилы – ничего. Как облако бесследно расходящееся. Или ошибаюсь? Далеко от Хеопса люди не ушли в желании сохранить могилы. А не проще бы полное ничто. Тела – больше нет. А вместо этого странные парки концентрированного горя и фанаберии даже за гробом.

8 сентября 1946

Грязно-зеленые, сгоревшие летом и теперь осенне желтеющие листья московских тополей за окном. Осенняя погода.

Последние дни почему-то очень тяжело. Запутываюсь в громаде академической машины. Неимоверное количество задач.

‹…› По утрам читаю «Этюды» Л. Н. (в первый раз читал в Замирье в 1915 г.). Навевание идеалистических психо-снов.

15 сентября 1946

Ясное чувство свиста пролетающего времени. Старею сам. Все основные родные умерли. На столе в урановом стекле вянут розы. Дома, словно в номере гостиницы, из которого скоро надо уезжать. И в этом непрерывном изменении остающееся, странное «я», объединяющее неизвестно что. Конечно, во «мне» все атомы переменились с тех пор, как в 1896 г. была Ходынка, которую я отчетливо помню сейчас. Эта уверенность в том, что «я» – то же, и определяет все радости и невзгоды. И вот придет смерть, постоянно изменявшееся и остающееся «я» – кончается? Давно уже подозреваю, что «я» и сознание – биологический фокус природы «для организации материи в целях эволюции». Но как это происходит? И не слишком ли мучителен такой фокус природы?

22 сентября 1946

Назад на машине времени. Письмо от Бориса Васильева, которого не видал больше 35 лет. А с ним связаны светлые детские воспоминания, Гусева Полоса, сидение на опушке на скамейке, философические прогулки по лесу. Первое пробуждение естественника и философа. Так я хотел, чтобы Боря стал постоянным товарищем и другом, ничего не вышло. Теперь на старости должен с ним встретиться. Вероятно, будет жестокое разочарование: «О витязь, то была Наина!»

Как это странно «Что прошло, то будет мило». Даже самые грустные, страшные моменты жизни в обратной перспективе приобретают элегическую красоту.

В Академии трудно и, главное, за трудностями с помещениями, стройкой, штатами, деньгами, предвыборными интригами и грязью заволакивается туманом наука.

26 сентября 1946

Был Боря Васильев. Действительно, на два часа ездил назад на машине времени в старину, на Пресню. Удивительно, то же лицо, только облысел. Словно какой-то живой эликсир в душу попал…

27 сентября 1946

Встреча с Борей не идет с головы. Словно небытие стало бытием. Оглянулся на какое-то таинственное зеркало и увидал, что мой мир живет еще и в другой голове. Давно не было такого сильного чувства. И, главное, с этим умирать будет куда легче.

29 сентября 1946

Из Лондона по радио – орган. На стене St. Cecilia Domenichino играет на виолончели. Светит осеннее солнце в окно. Воспоминание о встрече с Борей. Короткий момент не радости, но душевного покоя, более всего нужного, с этим покоем – легко умирать под музыку органа. Мгновение резонанса сознания и бытия.

4 октября 1946

Золотят куполы Исакия. Красивые осенние деревья, несмотря на мороз.

Разбираю старые дневники, негативы. Нашел записи 1909 г. о Б. Васильеве.

На душе неуютно, тревожно.

5 октября 1946

Себя чувствую преходящим, тающим облаком, которому скоро предстоит навсегда исчезнуть с воспоминаниями, с памятью.

9 октября 1946

Вроде телефонного автомата: должен без промедления отвечать на какие угодно желания и вопросы. Одурел. ‹…› Дергание. Валюсь с ног. Сегодня тоже целая программа и надо ехать. Исчезает человек, остается скверная автоматическая машина.

20 октября 1946

Вечное чувство, что перед кем-то виноват. А главное – проблема духа, сознания. Ясно начинаю чувствовать духовный обман, закрывающий атомы, ядра, молекулы etc. Или наоборот? Все же никто ничего не знает. Это – последняя истина.

27 октября 1946

Для себя ясно одно. Спокойная подготовка к концу. Ничто не постоянно. Картины, атомы, электроны, человек, только «τ» разное. Сознание биологически ловко придумано, как нечто будто бы абсолютное. Природа «надувает» живое.

6 ноября 1946

Иногда, урывками, упрямые мысли об «я». Ощущение обязательно требует «я». И всякий «рудимент» или что-нибудь похожее должно иметь похожее на «я». Если по Эпикуру, Лукрецию, Бору и прочим нечто похожее на ощущение есть в любом атоме, ergo[348]. «Аннигиляция» атома – переход в свет. Что с сознанием? Das unbegreifliche hier ist getan[349].

8 ноября 1946

Вчера – парад на Красной площади с глинковским «Славься», который исполнял духовой оркестр солдат в тысячу. А на конец страшные зеленые танки, закрывшие черным дизельным дымом всю площадь…

‹…› Но все это как картинка, перевернул, и исчезло из головы. Главное – неясные мысли, попытки прыгнуть выше самого себя. Вывод грустный, в области философии люди, по-видимому, ни за что не зацепились и едва ли можно за что зацепиться. Зацепилась только наука, но она совсем не касается пока сознания.

18 ноября 1946

В газетах именуюсь «главой советской науки».

22 ноября 1946

Чувствую, как обрастаю лакированной коркой и превращаюсь в живой автомат. В голову ничто не прибывает, голова вроде центральной станции автоматического телефона. Таких автоматических людей пропасть, кругом, и это совсем не соблазнительно. Жить так меньше всего стоит. Только иногда удастся поймать по радио Гайдна или Баха и несколько минут живешь человеком. Боже мой, когда же это кончится и как избежать этой автоматизации?

24 ноября 1946

Из Англии по радио Гендель. Самое тяжелое в том, что даже грусть кажется искусственной, выдуманной все тем же искусственным «я». И обращенным только к нему же. Остается просто отвратительная боль, а не меланхолия и грусть.

1 декабря 1946

Вне: сессия Академии, выборы со всеми дрязгами… ‹…› А внутри: отрыв сознания от жизни.

15 декабря 1946

В Питере как в Нирване. ‹…› …страшный атеизм и бездушие себя самого и мира и в лучшем случае: нельзя прыгнуть выше себя самого.

Кабинет с Коллеони[350], глубоким креслом, книгами – почти небытие.

24 декабря 1946

Самая простая