Поэтому хочется умереть здесь. На каждом шагу тени: Рождественский, отец, трагедия блокады. Крысы.

Сегодня месяц академического ярма. Каждый день просыпаюсь с ужасом и отвращением. Чувствую, что я совсем не то, что надо. Малое мешаю с большим. Вероятно, очень скоро окажусь не ко двору.

Не оставляющее чувство умирания, недолговечности людей, вещей, памяти. Проходящие сны. Вынут сдерживающий стержень. А люди кругом примитивные. Мыслей почти некому передать. В пустыне.

Пугает отсутствие научного творчества и подъема.

Жарко. Комары, мухи. Со ступеней Академии красоты Невы и ее берегов. Хочется иной раз сказать «Verweile doch, du bist so schön»[330]. А все проходит.

19 августа 1945

Грустнейшее чувство временности, краткости всего. ‹…› Книги нетронутые, нечитанные. Возможный пожар. Атомная бомба, все приводящая в пыль. Остается момент и неуловимое сознание.

25 августа 1945

С четверга в Узком, но только утром да вечерами. Жратва. Здесь хорошо, но кругом Москва со всеми своими прелестями, ужасами, механикой. Поэтому ощущение, как под одеялом – «политика страуса».

Уставшая голова, отсутствие творческих мыслей, а они нужней больше, чем когда-нибудь.

А когда хожу мимо лип, у падающих церквей – опять эфемерность и игрушечность происходящего.

3 сентября 1945

На сердце холодно, ужас и отвращение.

Каждый день просыпаюсь с ужасной мыслью о предстоящем «президентском» дне. Улетучивается содержание жизни – наука. От нее остается скелет самолюбий, склок. Хочется поскорее умереть, выхода я все равно не вижу.

Громадина Академии, с которой не знаю, что делать…

16 сентября 1945

Просыпаясь, каждый день чувствую, что должен выполнять не свою роль.

Сегодня приснились «живые фотографии», держу лист с отпечатком, а в нем движение. Во сне думал, как это сделать. Хоть какой-то признак научной живости.

Йошкар-Ола мерещится как парадиз.

19 сентября 1945

Сегодня в бывшем музее Александра III – Сикстинская мадонна без рамы, «Венера» Джорджоне – тоже без рамы, это море картин, рисунков, фарфора – почти превратившихся в простые тонны. Ум отупел, и даже эта сильнейшая доза – почти без впечатления. Страшно.

23 сентября 1945

…дома неуютно, и остается только завернувшись в пальто дремать днем на спасителе-кресле.

25 сентября 1945

Хочется сесть на какую-нибудь скамейку и незаметно заснуть в вечность. По-видимому, сочетание материи когда-то где-то снова приведет ко «мне». Будет ли это [через] 1013 лет – безразлично, меня не будет. Да Бог с ним со мною. Лучше навсегда умереть такой петербургской мокрой осенью.

26 сентября 1945

Старые каменные плиты на Менделеевской линии. Зеленые липы университетского сада. Петровская старина университетского здания. Просвет на Неву на бироновский дворец. Черно-серое клочкастое небо с дождем. Голос ушедшей души. Очень хочется как-то запечатлеть эти глубокие питерские пейзажи, настроения, мысли. Так не хочется отсюда уезжать. Сидеть бы в здешних библиотеках, вдыхая запах старины, и незаметно отойти в небытие. Какое-то совсем новое кладбищенское очарование Ленинграда.

7 октября 1945

Если регистрировать как «Лейка», то можно писать целыми днями. Но в душе – паралич, как восковая фигура в паноптикуме. Смотрюсь в зеркало, толстею, «поправился». Противно, потому что в душе почти отчаяние.

‹…› Нашел последний белый гриб. Тихая, уютная, родная природа – от которой теперь так далеко.

В голове и душе пустота, и писать почти не о чем.

Сегодня во сне, живой Николай, появившийся в Академии наук.

14 октября 1945

На душе тревога, грусть и безнадежность.

‹…› Вспоминаю, как начиналась жизнь. С твердой верой в людей, в Бога! Твердо стоял обеими ногами на земле. Домики в Никольском переулке, церковь Николы Ваганькова, Прохоровская лавка, «гора» – все казалось извечным. Сейчас сама земля – пустяковая пылинка, на которой кипят пустяковые страсти.

26 октября 1945

Я совсем перестал быть самим собою. Нет у меня ни самомнения, ни самоуважения, известны мне мои недостатки, знаю, что я совсем по существу не «эминент»[331] – а потому неловко и противно это низкопоклонство. Чувствую себя раскрашенной куклой и вороной в павлиньих перьях.

‹…›

Эфемерность из головы не выходит. Какой-то плевок божества. Или люди чего-то настоящего еще не поняли?

28 октября 1945

Похороны А. Н. Крылова. Адмиралы, маршал Говоров, лафет, залпы и пушечные выстрелы на могиле, шестьдесят венков. Я в качестве церемониймейстера ‹…›

И страшное чувство отсутствия души. Помню похороны, когда мне было 7–10 лет. Тайна, печаль, непонятное, ладан, ризы, «Со святыми упокой». А сейчас все ясно: Крылов кончился, нет его, никогда больше не будет, и наше бытие – это комбинация «автоматики и механики», объединяемое странностью «я». Два лица, два близнеца, похожие друг на друга до неразличимости, живущие совершенно одинаково, и… разные «я». Даже противоречивые. Значит данное «я», по-видимому, не простое следствие комбинации атомов в определенном сочетании. ‹…› неясность в этом, непонятое – только еще оставляет какую-то жалкую ниточку.

А то – развалившиеся памятники на Волковом кладбище. Кладбищенская церковь с обгрызанными крестами. Памятник Павлова с украденным медальоном. Д. С. Рождественский, подобно фараонам, оказался предусмотрительным. Огромные мраморные камни на его могиле и Ольги Антоновны – целы и, вероятно, простоят столетие.

‹…›

В поезде в Бологом ночью в моем международном вагоне некий теперешний капитан Копейкин, который «кровь проливал», стрелял в вагоне из нагана, три раза, одна пуля около моего купе. Везет мне на такие близкие, но не попавшие пули. Их было около пяти.

31 октября 1945

И. А. Орбели позвал в Эрмитаж. Возвращающийся. Вытаскивают, развешивают Рембрандтов, Веронезе. Поставили Вольтера. Золото. Из Берлина Пергамон, Нефертити. В платяном шкафу у Орбели без рам «Юдифь» джорджоновская, Мадонна Бенуа, Мадонна Литта, Мадонна с безбородым Иосифом. Держу в руках. Все так просто и эфемерно. Двор Зимнего дворца с сохранившейся старой темно-красной окраской. Наматывается это в мозг, как пленка, постоянно потом раскрывающаяся.

‹…›

…а надо всем атомная бомба.

8 ноября 1945

Вчера утром – парад на Красной площади, а вечером прием у В. М. Молотова (напротив на Спиридоновке). Послы в лентах и звездах. Генералы и маршалы. Много света. Купеческий особняк Морозовой-Рейнбот. Приветствующие наркомы, а главное – разговор с Молотовым о бомбах. В позавчерашнем докладе в Кремле фраза «будет и у нас атомная бомба и многое другое», сказал мне Молотов при всех, обходя гостей, имелся разговор со мною, а относительно «другого», т. е. своего, оригинального – надежда на нашу инициативу. Почувствовал всю тяжесть своего теперешнего положения. Состояние физики в целом. Русская физика с ее особенностями и слабостями. Физика