«Харо, где же ты? Почему не пришёл за мной?»

«Да как тебя найти, если даже смотреть больно!»

И всё же он осмелился чуть приоткрыть глаза, потом медленно отвёл руку. Мир поблёк, краски сделались приглушёнными, но солнце продолжало жечь до ломоты в мышцах. Харо огляделся, ища источник зова, ту самую, что вырвала его из безмятежности, ту самую, ради которой он согласился бы на любые пытки, лишь бы оставаться с ней рядом, и которую в итоге подвёл…

«Харо!»

Он обернулся на голос. В конце Столового двора, у самых ворот, окутанная мягким сиянием, стояла Ровена. Даже солнце не смело касаться её своими огненными лучами, лишь кротко ласкало обнажённые плечи, играло бликами в золотистых локонах. Принцесса приветливо помахала ему рукой, и на её чувственных губах расцвела радостная улыбка.

Харо направился к ней, но каждый шаг отзывался ноющей болью, в воздухе взрывались невидимые заряды, чем-то напоминающие петарды Керса, только не подпитываемые хистом. От них звенело в ушах, сдавливало виски стальными тисками, но он не останавливался — принцесса ждала его, манила чарующей улыбкой, и сияние вокруг неё становилось всё ярче.

Огненный зной нестерпимо душил, мышцы ломило до судорог, но Харо твёрдо знал — всё прекратится, как только он коснётся Ровены, и упорно шёл вперёд сквозь всполохи и беспощадную жару. Когда осталось меньше четверти пути, принцесса протянула к нему руку, но с места не сдвинулась, будто нечто удерживало её.

«Ты здесь, Харо!»

За её спиной вдруг выросла тень, быстро приобретая очертания. Пылающие ядовито-зелёные глаза, безумная ухмылка…

Альтера!

Он ускорил шаг, но сапоги утопали в вязкой грязи, и от каждой попытки вырваться из ловушки Харо погружался всё глубже в землю. Принцесса продолжала тянуться к нему, но улыбка на её губах померкла, а глаза расширились в страхе.

«Помоги мне!» — шептала она едва слышно.

«Я вырежу ей сердце и скормлю туннельным псам! — злорадно скалясь, Альтера поднесла воронёный клинок к горлу Ровены. — Смотри, предатель, смотри ей в глаза!»

«Не тронь её, тварь! — он продолжал вырываться из земляного плена, стараясь дотянуться хотя бы до кончиков пальцев принцессы — одно прикосновение, и Альтера исчезнет. — Не трогай её! Отойди от неё!»

Омерзительный хохот заглушил его крики, сталь скользнула по горлу, орошая кожу горячей кровью.

— Ровена!

Рядом что-то загрохотало, громко взвизгнуло. Исчезла принцесса, исчезла Альтера, исчезли и стены ненавистного терсентума. Вместо них перед ним появилось перепуганное женское лицо, смутно знакомое, из далёкого полусна, который не вспомнить, как ни старайся.

— Тьфу ты, напугал-то как, Тейлурово отродье! — незнакомка сурово свела необычайно ровные брови. — Всю воду из-за тебя пролила!

Мир плыл и двоился. Ему пришлось сконцентрироваться, чтобы понять, где находится, правда, получилось не с первого раза — сил едва хватало держать веки открытыми. Он обнаружил себя на кровати, намного мягче казарменной койки. Рядом, на краю, напряжённо выпрямив спину, сидела незнакомка. Бревенчатые стены, маленькое оконце, пропускающее сквозь мутное стекло бледный солнечный свет, у противоположной стены — низкий шкаф, или как его там называют, и стул у самой двери. Харо понятия не имел, где находится, ни на лазарет, ни на загон это место не походило. Тогда где он и как здесь оказался?

Последнее, что удалось выскрести из памяти — бескрайнюю степь и заходящее кровавое солнце, а ещё нестерпимую боль и леденящее дыхание Госпожи на своём лице. Странно, что он всё ещё жив, а в этом Харо не сомневался: мертвецы боли не чувствуют, а левый бок мучительно тянуло, мышцы крутило, как после десятичасового выпаса без передышки.

Женщина чуть подалась к нему, хмурым взглядом рассматривая его лицо:

— Ты понимаешь меня?

Харо отвернулся.

«С чего бы мне тебя не понимать? Я ведь не животное».

Не дождавшись ответа, она щёлкнула пальцами у его уха:

— Посмотри на меня! — он резко обернулся, заставив её вздрогнуть от неожиданности. — Ох, у меня от твоих глазищ мурашки по коже!

Харо опасливо изучал незнакомку: вытянутое лицо, заострённый нос, лёгкая сеточка морщин у глубоко посаженных глаз — несмотря на строго поджатые губы, женщина не казалась злой или опасной.

— Как ты себя чувствуешь? Что-то болит?

Да проще сказать, что не болит! Он уже собирался ей ответить, как вдруг его внимание привлекли тяжёлые шаги, и пока Харо искал глазами хоть что-то, напоминающее оружие, в дверном проёме появился сухощавый старик, также, как и незнакомка, показавшийся знакомым. С озадаченным видом тот поскрёб убелённую редкой сединой макушку и вопросительно глянул на женщину:

— Очнулся или опять?

— Похоже, очнулся, — отозвалась она. — На голос реагирует.

— Вот видишь! — просиял старик, скалясь кривыми жёлтыми зубами. — А ты всё заладила: труп да труп!

Эти двое не выглядели ни напуганными, ни напряжёнными, они словно находились в компании старого знакомого, а не выродка с клеймом на лбу, и Харо эти двое нешуточно настораживали, что-то с ними явно было не так.

— А чему ты радуешься, Бернард? — женщина потянулась за деревянной миской, валявшейся на полу вверх дном. — Люди уже начинают задавать вопросы, заметили, что я к тебе зачастила. Ох и бед ты не оберёшься, коли пронюхают, кого приволок в деревню!

В деревню? Так это он в людском селении? Всё-таки добрался.

— Не пронюхают, к дому чокнутого Берна никто и носу не суёт, — старик заковылял прямиком к Харо. — Ну здравствуй, скорпион! Спокойно, не бойся, мы не враги.

«А я, что ли, на кролика перепуганного похож?»

— Суёт не суёт, а осторожность не помешает, — женщина встала с кровати. — Сейчас вернусь, а ты присмотри пока за ним. И под ноги тоже смотри, лужа вон.

Старик шутливо отдал честь на манер гвардейцев и, заняв освободившееся место, с любопытством заглянул Харо в глаза:

— Вот это да-а! Ты хоть не слепой?

Харо угрожающе оскалился: нечего так пялиться!

— Да ты не серчай, я ж не со зла, — поспешил успокоить его старик. — Диковинка ты для нас, нечасто в наших местах осквернённого встретишь, а скорпиона и подавно. Слушай, а ты хоть помнишь меня? Нет? Я Бернард. А ты Сорок Восьмой, так ведь?

«И кто ещё из нас слепой?»

Старик громко вздохнул:

— А я ведь тоже думал, что не выкарабкаешься. Три недели без сознания проваляться — не шуточное дело. Ты, правда, иногда приходил в себя, но как неживой. С ложечки тебя кормили, что дитя неразумное.

«Радуйся, что я тебе эту ложечку в твой сморщенный зад не засунул».

Представить страшно, что они делали, когда ему нужно было облегчиться… Зато теперь понятно, откуда так знакомы их лица.