Немного поразмыслив — пожрать или поспать, он всё же решил последовать примеру самых неприхотливых и, расстелив покрывало подальше от гомонящей стаи, Керс устроился поудобнее. Альтера умостилась рядом и, буркнув, чтоб не будил до утра, мгновенно отключилась. Неудивительно, почти двое суток без сна, привалы они делали короткие, стараясь уйти от Регнума подальше. Керс прижал подругу к себе, чтобы не замёрзла, и закрыл глаза, но едва он начал проваливаться в сон, как над ухом кто-то настойчиво прочистил горло.

— Ну что опять? — он сердито уставился на Нудного, тенью нависшего над их лежанкой.

— Кое-кто хочет с тобой поговорить.

— А до утра этот «кое-кто» никак не потерпит?

— Может и потерпит, но я бы на твоём месте сейчас поговорил. Стрёмно как-то в её компании…

— В чьей компании? — Керс осторожно высвободил руку из-под головы Альтеры.

— В моей, — раздался позади чертовски знакомый голос.

Нашарив на поясе зажигалку, он подскочил с лежанки.

— Всё-таки пришла за своим, — подыхать уже не хотелось. Во всяком случае, не сейчас, когда всё только начало налаживаться, когда захотелось жить, возможно, впервые за долгие годы.

— Не бойся, малыш, — рассмеялась Девятая. — Я тебя не трону, а даже если трону, тебе это только понравится.

То, что ищейка нашла его — вполне ожидаемо, на то она и ищейка, но если убивать его она не собирается, тогда что ей нужно?

— Ну, я рядом буду, если что, — Нудный мялся в нерешительности.

— Сам разберусь, — Керс повернулся к Девятой. — Ладно, пойдём поговорим.

Ищейка последовала за ним к плоскому валуну и, устроившись на камне поудобнее, сверкнула белозубой улыбкой:

— Гляжу, мой малыш войском обзавёлся.

— Разве ты не должна сейчас лизать сапоги своему хозяину?

— Обычно моему хозяину лижут не сапоги. Если ты не в курсе, я подчинялась непосредственно первому магистру, а о нём, полагаю, ты уже наслышан.

— С чего бы? — Керс с деланным презрением фыркнул.

— Хотя бы с того, что он — твой главный враг, и весьма опасный, к твоему сведению. А раз уж ты собрался бодаться с Легионом, то обязан знать повадки своего противника назубок.

— Так ты явилась советы мне раздавать? — от усталости гудели ноги, и Керс, подумав, что угрозы ищейка вроде не представляет, уселся рядом.

— Почему бы и нет? Дорога в Опертам мне заказана. Задание я провалила, десяток желторотиков с моей лёгкой руки подарены Перу, а ты шляешься на свободе живым и невредимым. Как считаешь, что со мной сделает Легион после такого?

Он равнодушно пожал плечами. Ему-то какая разница, что с ней там сделают? Своих забот хватает, да и поспать бы…

— Слушай, подруга, я уже не помню, когда последний раз нормально высыпался. Выкладывай по-быстрому что тебе нужно и иди куда шла.

Спрыгнув с камня, Девятая прильнула к Керсу и провела ногтем по его груди:

— Думаю, ты и так знаешь, что мне нужно.

От девчонки исходило приятное тепло, щекочущее кожу под одеждой, будто чьё-то прикосновение — лёгкое, будоражащее, порождающее в воображении откровенные видения, и от этих возбуждающих образов в портках зашевелилось… Какого смерга!

И тут Керса осенило:

— Постой-ка, ты что, хистуешь?

Девятая невинно захлопала глазами:

— С чего бы мне хистовать? Я пришла к тебе не как враг, малыш.

Либо ищейка лукавит, либо… ищейка лукавит. Других объяснений этой хмари он не находил. Скорее всего, её заслал Легион как шпиона. Может, она и не собиралась убивать его в Исайлуме, чтобы… Но чтобы — что? Керс окончательно запутался.

— Давай начистоту, подруга, без этих твоих ужимок. Зачем ты здесь?

— Скажем так, я хочу быть рядом с тобой. Пока не знаю, для чего, ещё не решила, но я могу быть тебе полезна, — Девятая чуть склонила голову набок, рассматривая его лицо. Брови её поползли вверх, и она вдруг расхохоталась. — Погоди, ты что, думаешь, меня подослал Легион?

— Читаешь мысли.

Прервав издевательский смех, она прижалась к нему ещё сильнее и нежно провела пальцами по шраму:

— Ты ещё наивнее, чем я полагала. Не сказать, что это плохо, но недопустимо в твоём положении. Раз уж ты ступил на эту тропу, малыш, придётся тебе отрастить клыки, и желательно поострее вражеских.

— За мои клыки можешь не волноваться.

— Одним хистом тебе не обойтись, Даниэл…

— Не называй меня так!

— Почему? Думаешь, прячась за всякими прозвищами, ты станешь кем-то другим? Нет, ты — Даниэл, и им ты останешься до самой деструкции, даже если все вокруг будут выкрикивать твоё прозвище или номер.

Керс спрыгнул на землю и, демонстративно окинув Девятую взглядом с ног до головы, усмехнулся:

— Можешь за моей спиной выкрикивать что угодно, ищейка, но если хочешь остаться здесь, то будь добра — я Керс. Или Керосин. Или Сто Тридцать Шестой, если не лень каждый раз выговаривать этот сраный номер.

Тьма жидкой прохладой обволакивала его, убаюкивала тишиной, ласково щекотала кожу своей невесомостью. Он не помнил ни себя, ни своего имени, ни как здесь оказался. Ему было хорошо и спокойно, и не хотелось ни о чём думать и ничего вспоминать, разве что едва уловимая тревога, назойливым комариным писком пробивающаяся сквозь пелену, не позволяла до конца погрузиться в умиротворяющий мрак, всё звала слабым девичьим голоском. Слов было не разобрать, но порядком раздражало. Чем усерднее он старался не замечать настырный голос, тем сильнее он становился: из далёкого эха плавно перешёл в тихий шелест, затем в шёпот, обретающий форму едва различимых звуков, а потом и вовсе в отчётливый требовательный зов.

«Харо! — твердил голос. — Вернись за мной!»

В конце концов смирившись, что сопротивляться бесполезно, он сконцентрировался, попытался вспомнить, откуда ему знакомы эти слова и где уже он слышал этот голос. Образы, поначалу смутные, неохотно всплывали перед внутренним взором: зелёные глаза, сладостный стон, срывающийся с приоткрытых губ, солнечные отблески в россыпи золотых волос.

«Харо!» — не унималась призрачная незнакомка.

Кто такой Харо?

Или это его имя?.. Нет, не имя — прозвище. Скорпион, Сорок Восьмой… Выродок, предатель. Чёрт, лучше бы не вспоминал!

«Вернись, Харо!»

Ровена… При воспоминании её имени мрак мгновенно рассеялся, будто туман при резком порыве ветра. Харо очутился посреди казарменного двора, тронутого тоскливой пустотой. Ни собратьев, ни плётчиков, лишь безжизненные глазницы окон загонов и палящее солнце над головой. Знойный воздух колыхался, искря рябью, как на воде; кожу нещадно пекло, лицо покрылось липкой испариной, глаза резануло обжигающе-ярким. Он прижмурился, заслоняясь рукой от мучительного света, а голос всё не унимался, требовал куда-то вернуться. Но куда? Он ведь и так здесь.