Дуб стоял на кухне и глядел на рябину.

– Смотри, – сказал он с нежностью, – какая рябина!

Эдуард Аркадьевич посмотрел на сиротливо мокнущее внизу дерево и нашел его сегодня некрасивым. Народился серенький осенний дождливый день.

– Дуб, я тебя поздравляю, – проникновенно сказал Эдуард Аркадьевич и нежно добавил: – Володя…

– Спасибо, друг.

Вдвоем с Бертолеткой они одели именинника в черную рубаху, расчесали ему голову и постригли бородку.

– Ну все, – сказал Дуб, глядя в зеркало, – теперь женюсь! Бертолетка, женюсь на тебе.

Бертолетка хихикнула из кухни. Она развела в ней бешеную деятельность. Посуда звенела и гремела, запахи становились дразнящими. Она надела на голову косынку и подвязалась фартучком, став какой-то домашней и почти хорошенькой. Эдуарда Аркадьевича отправили в булочную за хлебом, в молочный за сметаной и в овощной за луком. Все это он купил на маленьком базарчике, как-то странно разглядывая лица продавщиц. Это были в основном лица молодых русских женщин. Они показались ему красивыми. Как много красивых лиц – удивлялся он и вдруг открыл, что после встречи с Лялькой он начал смотреть на женщин. Просто затем, чтобы полюбоваться ими. «Интересно, – подумал он, – если бы Лялька сохранилась лучше…» Он чувствовал, что она как-то отпадала от него. Поднимаясь по лестнице, он встретил соседку и впервые обратил на нее внимание. Галина показалась ему на удивление привлекательной. Высокая, полная, с миловидными, округло выщипанными бровями над круглыми глазами, и с каким-то особенно кротким выражением лица. «Как же она могла вцепиться Бертолетке в волосы?» – удивился он. Эдуард Аркадьевич приостановился и тихо сказал:

– Добрый день, мадам!

Женщина дико взглянула на него и вспыхнула румянцем.

«Как это я не замечал ее раньше?» – подумал он.

Дома уже ждали Октября. Бертолетка принесла от соседей напротив большой обеденный стол и, как ни странно, покрыла его не совсем белой, но скатертью.

– Цветов не хватает, – заметила она, деловито оглядывая стол. И Эдуард Аркадьевич вновь надевал плащ. Бертолетку мало интересовало, сколько денег у него в руках. А они стремительно исчезали. Одной бумажки из двух, выданных ему Зямой, уже не было. И он подался в знакомый уже обменный пункт. Кассирша, молодая крашеная девица, небрежно отсчитала ему деньги, и Эдуард Аркадьевич, глядя на ее кровавые ногти, на длинные белые пальцы красивой, молодой руки, вновь подумал, что только после встречи с Лялькой он стал вновь смотреть на женщин. Потому что только с нею наполнялась жизнь, и интерес к жизни проявлялся у него только с нею. «Как жаль, что мы не прожили вместе только с нею. Как жаль», – подумал он и, повернувшись, пошел от кассы.

– Эй, дед! – крикнула кассирша. – А деньги?!

Он вернулся, сунул деньги в карман.

– Кто сейчас доллары продает? – насмешливо укорила она. – Сейчас доллары покупают и копят.

Старый швейцар, провожая Эдуарда Аркадьевича, провел по привычке ему ладонью по лацканам плаща и вздохнул:

– Годы наши с тобой. Сейчас деньги-то надо подальше прятать. В загашник да под перину. А потом внукам, внукам. А ты с ними, как кот с салом, и бегаешь, и бегаешь… Ну, скажи мне на ухо, ты их нигде не скоммуниздил?! Ну, ну, ну! Я пошутил… Ступай! Съехала крыша-то у старика…

Стол был накрыт, и цветы – пунцовые розы – поставили в банку, которую предприимчивая Бертолетка обернула фольгой. Пока суть да дело, на будильнике у Дуба пробило три, а от Октября ни слуху ни духу. Промаялись еще час.

– Ну, сколько можно?! – взвилась Бертолетка. – Где эти ваши депутаты?!

– Где эти наши депутаты?! – грустно повторил Дуб. – Там, где наша жизнь! А где наша с тобою жизнь, Эдичка? В заднице она – наша жизнь! С этого и начнем застолье!

Он сел за стол и широким жестом пригласил их.

– Ну, зачем ты так? У нас с тобой была хорошая жизнь, – возразил Эдуард Аркадьевич. – Нормальная… Ну, не хуже других… Мы умели дружить, любить… Ты четыре жены имел, как мусульманин!

– Да, и все они стоят здесь. Видишь – пришли поздравить меня… С юбилеем. Вот Анна, Галина… Это Ирка… Виолетта… Не видишь? И я не вижу… Начали, друзья. – Он взял бутылку. – Эдичка, не слушай меня. Смотри: колбаса, сыр, рыба. Дама за столом. Мы боги, Эдичка! – Он разлил водку. – Мадам?!

– Я тоже водку! Ну, как стол, мальчики?

– Божественный!

– Володя. – Эдуард Аркадьевич поднялся с рюмкой в руках. – Сегодня… ты родился… шестьдесят лет назад… Володя, я так рад… так счастлив, что мы дружили и дружим… Что мы встретили друг друга… – Он начал заикаться, запутался, махнул рукой и сел.

– Спасибо, Эдя, спасибо, друг! Я тоже счастлив!

Закуска оказалась свежей, салаты превосходны.

– Бертолетка! Женюсь! Видит бог, женюсь!

– А че, я все умею! Не такая уж я и пропащая. Да если хочешь знать, за мной весь курс бегал.

– А губернатор танцевал, – закончил Дуб.

– А ты не веришь?!

– Ты знаешь, где я ее подобрал? Она жила в картонном домике. Из ящиков из картона себе коробку соорудила и жила. Отапливалась вот этим делом. – Он постучал вилкой по бутылке.

Бертолетка занервничала, сжала граненый хрусталь в кулачке. Эдуард Аркадьевич смотрел на нее с умилением.

– Хрусталь-то наш не раздави! – внушительно указал ей Дуб. – Да, я по пьянке ее привел к себе. А потом под машину попал. Веришь, нет, весь переломанный лежал.

– А я за тобой ухаживала!

– Слыхал? Она за мной ухаживала. Эта маленькая стервочка собрала оставшееся у меня шмутье и исчезла в проеме вот этой двери.

– И ты лежал один? – с жалостью спросил Эдуард Аркадьевич.

– Как перст! – подтвердил Дуб и прослезился.

– О, если бы я знал!

– И вот что характерно, Эдя. Я все пропил, а телевизор – никогда. Этот гад, – я все-таки настоящий оператор, – простоял в моей квартире один… заметь, я один и он один, очень долго. А потом я эту стерву ждал, пьяный. Дверь открыл… манера у меня такая, когда жду, дверь открывать. Ну, и уперли у меня бичи… телевизор. Зашли, а здесь я и он… Ну и… выпьем!

Хорошая водка катилась мягко. Бертолетка принесла тушеное мясо. На удивление вкусное. Ели молча, чинно.

– Как же Октябрь-то? – посетовал Эдуард Аркадьевич.

– Хрен с ним! Я знал, что он протрепется. Эдя, ты идеалист. Из нас ты всегда был лучший, но ты идеалист, Эдя. Ты всех идеализируешь. Типичный шестидесятник. Сейчас, Эдичка, я тебе покажу мой юбилей в идеале. Бертолетка, в стремя!

Бертолетка тут же вскочила, перебирая своими крутящимися ногами.

«Сколько же ей лет? – подумал Эдуард Аркадьевич. – Она совсем не осознает своего возраста».

Дуб налил себе полстакана водки и выпил залпом.