– Побэрэгись! – Эдуард Аркадьевич шел как шел, но вдруг какая-то сила больно сшибла его, и он оказался в руках у бабы, сидевшей с краю на ящиках. Она успела вскочить и ухватить его.

– Ты посмотри, что они делают! Что делают, – заорала она. – Сволота-то где поганая! Урки гребаные, убили деда!

Эдуарда Аркадьевича словно обварило кипятком. Этот голос он узнал бы из тысячи. Этот голос он слышал многие-многие годы. Резкий, грудной с какой-то особенной тонкой нотою – это был Ее голос! Он поглядел вниз. Его держала в руках низкая, тяжелая старуха с расплывшимся, огрубевшим лицом. Седые, наполовину крашенные, как у старух, в рыжину пряди вылетали у нее из-под платка. В аляповато раскрашенных губах торчала папироса.

– Че, дед, жив… Че молчишь-то?!

Бабы, сидевшие рядом, зашевелились, зашумели, заматерились вослед проехавшей тележке с грузом, которою управлял пожилой кавказец в громадной кепке.

– Они хозяева здесь.

– За людей нас не считают.

– Всех скоро передавят. Купили весь белый свет!

– Ну че молчишь-то, дед?! Че уставился? Бабы, гляньте, он чего?! – Она повернула его к бабам. – Стряхнулся совсем!..

– Стряхнешься! Че сидим-то? Автобус уходит.

Все они повскакивали, собирая свои сумки и баулы, а она, встряхнув его за плечи, глянула своими брацковатыми глазами и знакомо сказала:

– Ну, скажи хоть слово-то. Голос подай. – И, облизнув верхнюю губу, отпустила его плечи и отерла тылы своих ладоней о бока. Эдуард Аркадьевич услышал, как бьется его сердце в горловине. «Умираю, – мелькнуло у него. – Душа выходит».

– Смотри, какой белый. От голода, наверно. Дай ему хоть хлеба. Колбаса-то осталась. Дай ему. Вот суки, что с народом сделали!

– Лялька! Ну, чего ты там? Опоздаем! Автобус вон.

– Ладно, дед, мне некогда. На вот тебе. – Она сунула ему в карман плаща булку хлеба с куском колбасы и, подхватив громадный баул, побежала вслед за товарками.

Эдуард Аркадьевич пытался что-то сказать либо крикнуть, но что-то билось у него в горле, не пропускало звуков. Он замахал руками, как рыба без воды, глотая воздух, но женщины, а вместе с ними и она, скрылись в этих плотных рядах. Он, обхватив горло руками, повалился на ящик. Поднять его уже было некому…

* * *

Вечером он вернулся к Дубу. К тому времени к нему вернулось сознание, и он наконец понял, что Лялька жива. И жила все эти годы в Иркутске, без него в сердце. Иначе бы она узнала его. Он был измучен и опустошен. Уже поднимаясь по лестнице, он услышал крик Бертолетки и странный, почти лай, соседки. На лестничной площадке женщины, вцепившись друг в друга, теснились в углу, издавая странные звуки. «Дерутся», – с ужасом подумал Эдуард Аркадьевич. Дуб время от времени нервно выскакивал из квартиры и орал:

– Идиотки! Разве вы женщины?! Бертолетка, прекрати сейчас же!

Но Бертолетка, деловито действуя локтями, нанесла последний удар и, увидев Эдуарда Аркадьевича, отпустила соперницу. Разъяренная соседка догнала Бертолетку и вцепилась ей сзади в волосы. Бертолетка вырвалась. Клок рыжих волос остался в руках у соседки.

– Ну, подожди, стерва! – пообещала ей Бертолетка. – Я тебе устрою. Ты у меня побегаешь с ремонтом.

– Дура! – кричал на нее Дуб. – Сейчас милиция припрется…

Бертолетка, глянув в лицо Эдуарда Аркадьевича, тихо спросила:

– Что, потерял деньги? Я знала, что ты их потеряешь, и ты их потерял! Вот че ты меня не взял с собою?!

Эдуард Аркадьевич глянул в окно на рябину, рясную, с алыми кистями ягод. Крупную, как зрелая женщина в нежном сиянии последнего солнца, и она показалась ему исполненной неотразимой поэзии. Потом он увидел помятую Бертолетку со всклокоченной головою, и она стала ему родною. Он хотел сказать Дубу: «Видел Ляльку». Открыл рот и сказал:

– Дуб, я зря прожил жизнь, – и заплакал. Дуб и Бертолетка стояли над ним, изумленно открыв рты, а он плакал, как обманутый ребенок, беззащитно, тихо, утирая слезы рукавом плаща.

– Эдя, ты че, Эдя? – Дуб растерянно затоптал над ним. – Ты из-за денег?! Ты что, хотел мне подарок купить?

Эдуард Аркадьевич всхлипнул.

– Да глупости все это. Мне ничего, кроме тебя, не надо. Да спасибо тебе, что ты вот так! Ну хочешь, я сейчас все выброшу… все эти… глупости… И мы с куском хлеба будем песни петь и будем…

Он было уже кинулся к окну с продуктами, как в квартиру вошел ОМОН. Двое молодых парней потребовали предъявить документы.

– Вы же у меня спрашивали недавно, – сказал Дуб. – Я вас помню…

– Мы не видели ваших документов. Их нам не показали.

– А по какому, собственно, праву?

Соседка Галя выглядывала из-под плеча омоновца.

– По такому! Бичарню тут развели!

– Ребята, вы разберитесь по существу. На чьей площадке она дралась. Вот на этой. Я в ее квартире ни разу не был. Почему она без конца ко мне лезет? Может, у нее какие-то сексуальные домогания. Может, она извращенка. Вы разберитесь, чего она ко мне пристает! – Дуб говорил на удивление спокойно, все время оглядываясь на Эдуарда Аркадьевича.

Бертолетка вдруг тоже обрела дар речи, сбегала в малую комнату и принесла поздравление телевидения.

– Вот, читайте, какой он человек! Вот… Да как она смеет? Кобыла драная. Деньги какие-то требует.

– Какие деньги? – спросил милиционер, читая бумагу.

– Деньги мы собираем на железную дверь в подъезд. Чтобы бичи и наркоманы не шлялись, – объяснила соседка, – а он не дает.

– Это дело добровольное, – ответил парень, – это нас не касается. – Он отдал письмо с конвертом Дубу и повернулся назад.

– Как, вы опять их оставите? – взвизгнула Галина.

– А что мы должны делать?! Они в своем доме. Трезвые… Никому не мешают.

– Еще один вызов – и примем меры, – на всякий случай предупредил другой, и оба вышли.

– Вот курва! Ну, я ей и устрою. Она недавно ремонт сделала. Я ей устрою веселую жизнь, – заявила Бертолетка.

Эдуард Аркадьевич немного оправился, поднялся, пошел в комнату и сел в свой угол. Он чувствовал себя старым, усталым и никому не нужным.

– Бертолетка, я на тебе женюсь, – заявил Дуб.

– Ага, все вы так говорите!

Ночью он проснулся, вернее, он даже не спал, а забылся. «Отчего она не узнала меня? – думал он. – Я, конечно, переменился, но ведь я узнал ее. Значит, она не любила меня. Просто она не любила меня. И не было никакого Николаева, а есть моя разбитая жизнь, одиночество и чужие углы. Найду ее. Я обязательно найду ее. Господи, я был счастлив с нею… Я был так счастлив с нею… Почему же она не любила меня…»

* * *

«Исчезать она умела всегда», – это первое, что подумал он, проснувшись утром. А потом он вспомнил, что Дубу сегодня шестьдесят лет.