Мы регистрируемся на рейс и получаем посадочные талоны. Я изображаю улыбку на лице, пока обмениваюсь фразами с женщиной за стойкой. Сердце мое колотится. На протяжении всего разговора я жду, что сейчас она скажет, что с билетами что-то не так или что рейс задерживается.

Этого не происходит, и мы проходим привычную процедуру. После нескольких минут ожидания в очереди перед таможенным контролем нам машут рукой, подзывая подойти.

Я еле иду. Мы – не единственные в зале вылета, но мне кажется, что все взгляды устремлены на нас, будто мы попали под луч прожектора.

Неужели это наши последние минуты свободы?

Люди покидали Кубу разными способами. Есть такие, как моя семья – кому посчастливилось уехать, когда еще можно было сесть на самолет до Соединенных Штатов, если прорваться через череду бюрократической волокиты. Есть примеры, когда родители так отчаянно хотели вывезти своих детей из страны, что сажали их на самолет в одиночку и отправляли в Америку, надеясь, что однажды они воссоединятся. Они мечтали, что таким образом их дети обретут шанс на лучшую жизнь, и их вера была столь сильна, что они были готовы пойти на жертву.

Есть и те, кто сбежал из порта Мариэль в период с апреля по ноябрь 1980 года, когда Кастро разрешил кубинцам покинуть остров на лодках и небольших катерах. Тогда более ста тысяч кубинцев добрались до берегов Соединенных Штатов.

А еще есть сплавщики – люди, чья изобретательность и смелость заставляют их бросить вызов морю на самодельных плотах. Они готовы совершить путешествие в девяносто миль – к свободе, чтобы в конце столкнуться лицом к лицу со смертью, или – если они будут схвачены до того, как ступят на берег Соединенных Штатов, – с пожизненным заключением.

Кубинцы живут в постоянной надежде.

Слово ojalá можно трактовать как «дай Бог». Но это слишком узкое определение, годное разве что для словаря.

В этом слове заключена красота, собрана вся жизнь – ее мелодия, взлеты и падения, ее полная непредсказуемость. Произнося это слово, человек отдает себя в руки высших сил, признавая ограниченность собственных возможностей, равно как и возможностей всех существ, живущих на земле.

Такая надежда живет во мне сейчас, когда мы пересекаем здание аэропорта. Я надеюсь на то, что нас не остановят, мы сумеем выбраться и нам не придется провести остаток наших дней в кубинской тюрьме.

Я кожей чувствую, как напряжен Луис. Его руки дрожат, челюсти сжаты, взгляд потерян. Он постоянно смотрит на солдат в форме, на оружие в их руках, словно ожидает, что сейчас один из них подойдет и арестует его, и он исчезнет, как все остальные, кто осмелился выступить против правительства. Если это произойдет, я тоже разделю эту участь.

Никогда раньше я не была так напугана, никогда раньше я не испытывала такой сильной потребности в молитве. Сколько я себя помню, я всегда говорила на двух языках и в школе, и дома. Но когда я чувствую себя особенно уязвимой, когда эмоции захлестывают меня, когда я надеюсь, когда меня охватывает страх или когда я поглощена любовью, именно испанский язык приходит ко мне первым.

Я и сейчас мысленно молюсь на испанском.

Я иду впереди и с настороженной улыбкой подхожу к таможеннику. Вручаю офицеру свой паспорт, посадочный талон и вторую половину туристической карты, которую получила при въезде в страну. Мы обмениваемся дежурными фразами. Краем глаза я вижу, как Луис подходит к другой кабинке.

В течение нескольких последующих минут я нахожусь в полном оцепенении, голова моя гудит, а тело замерло в ожидании. Когда я выхожу из таможенной будки, то направляюсь к контрольно-пропускному пункту, где меня ждет моя сумка. Я кручу кольцо на своем пальце, жду Луиса.

Я вижу, как он разговаривает с чиновником иммиграционной службы. На его лице улыбка, которая, как я теперь знаю, сплошное притворство. Я напрягаю свой слух, чтобы понять, о чем они говорят, пытаюсь прочесть по губам, что произносит чиновник. А потом все заканчивается – Луис выходит из будки и направляется ко мне.

У меня подгибаются колени.

Луис обнимает меня за талию, подталкивая вперед, к линии, после пересечения которой мы будем в безопасности. Адреналин.

– Почти пришли, – шепчет он мне на ухо, поглаживая рукой по спине.

Еще несколько минут, и мы проходим через охрану, делаем последние шаги и садимся в кресла у выхода на посадку.

Я представляю, как здесь сидела моя семья, ожидая самолет, который должен был доставить их в Соединенные Штаты. Они сидели и не знали, смогут ли когда-нибудь вернуться. Теперь я лучше понимаю то чувство неопределенности, которое им пришлось испытать. Неопределенность, пронизывающая насквозь. Неопределенность от того, что больше нет страны, которую можно назвать своей, больше нет земли, на которой можно преклонить голову.

Семья туристов сидит рядом, беспечно не замечая напряжения, исходящего от нас с Луисом. Я отчаянно стараюсь не встречаться с ними взглядом, глядя в окно аэропорта, на унылый пол, на небо. Но я кожей чувствую их желание поговорить со мной. Может быть, они хотят пообщаться, потому что в этом аэропорту, переполненном путешественниками, покидающими потерянную землю, мы с Луисом выглядим как хорошая добропорядочная пара? Может быть, они не замечают кровоточащих ран на наших душах? Что бы их ни привлекло к нам, они не могут сдержаться.

– Это была ваша первая поездка на Кубу? – обращается ко мне женщина.

Я молча киваю. Из-за страха и переживаний у меня просто не осталось сил что-либо говорить.

– Невероятно, правда? – не унимается она. И я снова лишь вежливо киваю, мечтая только об одном – поскорее сесть в самолет. – Так приятно видеть остров таким – в его естественном состоянии. Скоро сюда нахлынет толпа туристов, и они наверняка все испортят.

Она говорит это так, как будто у нас с ней есть общий секрет, как будто мы с ней вместе случайно наткнулись на затерянный город.

Луис застывает рядом со мной, и я снова коротко киваю ей.

Разочарованная, она откидывается назад, переключая внимание на мужа и детей.

Да и о чем тут можно говорить?

Мысль о том, что Кубе уготована такая судьба – разрушенная красота, круизные лайнеры и казино, – угнетает меня. То, что когда-то разожгло огонь революции, может в скором времени возродиться снова. Есть что-то странное и очаровательное в борьбе, признаки которой я видела везде, куда бы ни посмотрела. Все говорят о том, что Куба «открыта» и «свободна», но разные люди вкладывают в эти слова разный смысл. Для одних это надежда на скорое появление сетей быстрого питания и торговых центров; для других – возможность без ограничений жить в своей стране, способность хоть как-то управлять своей жизнью.

Теперь мне понятна природа гнева, который пылает внутри Луиса. Я понимаю, почему он не может смириться с тем, что сейчас происходит на Кубе, и не перестает надеяться на большее.

Объявляется посадка на рейс, и это избавляет нас от лишних разговоров.