Но сопротивление во мне с каждым словом его, с каждым егожестом лишь возрастало, и было оно даже больше, чем когда юродствовал Чародей,ибо он говорил о жизни, пусть изуродованной, пусть больной до мозга костей, ноо жизни! Тогда как каждое слово, каждый жест, каждое подергивание скулысовестливого духом был лишь очередной, лишь новой эманацией пустоты, однойпустоты!

Этот совестливый духом не верит ни себе, ни другим, хочет,но не верит. Он сам заставляет себя верить в то, что говорит, заставляет и неверит. Жизнь иная! Не похожа она на ту покатистую дорогу, за которую он еевыдает I Она вообще не дорога!

Заговорить, заболтать, одеть пустоту в яркие, роскошныенаряды слов, похожих не то на фанфары, не то на погребальную песнь, — вотчто пытается сделать этот совестливый духом!

О каких высших смыслах ведет он речь? От каких желаний онотговаривает, будучи одним лишь желанием? Свое отчаяние выдает он за волю богзнает к чему. Свое одиночество пытается скрасить он иллюзией самопожертвования,о котором никто не просит его!

И почему столько боли, откуда столько бессмысленной страсти?Какое-то пугливое бегство, представленное победным маршем! Он словно пытаетсязастраховаться перед Страшным судом, и страх в нем зияет, как пропасть, как войхладнокровных эриний и стон бездушных сирен!

Цели его выдуманы лишь для оправдания ощущениябессмысленности, что так сковало и сгорбило тело его. Слова его — свидетельствовысшего страха перед пустотой. Он — сама пустота!

Где же Заратустра?!

«Замолчи, исчадие лжи! Умолкни! — послышалосьвдруг. — К чему ты зовешь нас, бессовестный совестливый лжец? Что там,наверху, куда тычешь ты пальцем?!» — раздраженно шептал едва узнаваемый голос,то была Тень.

Все присутствующие испуганно оглядывались по сторонам: «Ктоэто говорит?», «Кого это мы слышим?»

Возвышенный флер, опустившийся было на головы слушающих,пропал столь же внезапно, как и возник.

«Тень!» — холодным, как смерть, эхом раздалось из каждогоуголка пещеры.

«Я видела весь мир, я обошла его от края до края, я лизаластопы бродягам и венцы властителей мира! Я видела все, и все было мной — тенью!

И в одном лишь месте, в жаркой пустыне, где небо ложится нажелтые барханы, нашла я правду этого мира, о ней и говорит Заратустра, о нейпели мне дочери пустыни — восточные девушки с янтарными глазами!

"Законы мира непознаваемы, — так пели они,солнцеликие, — они неясны и скрыты навечно от пытливых умов!"

Признайте же, величайшие, свою ничтожность, ощутите немощьсвою и отдайтесь жизни! Пусть она решает сама, как быть ей с вами!

Ничто не измените вы, великие люди, как ни пытайтесь!Сколько бы ни пытались вы переменить судьбу вашу к лучшему- только глубжевыроете вы себе могилу!

Как жалок вызов ваш, как тщедушны попытки ваши прорватьсясквозь пелену смерти!

Отдаться следует вам, отдаться всецело и подчиниться безропотно!Так завещают великие дочери пустыни, об этом говорил вам Заратустра, великийотшельник!

Ни грамма сопротивления, ни йоты сомнения, ни толики воли —вот о чем учили вас, вот чего не услышали вы!

«Довольно!» — вот великое слово. Его единственное следуетвам повторять, им одним только и следует вам грезить!

Всё вы требуете от жизни, свободы хотите! Но сказал же вамЗаратустра, что нет свободы, и был он прав!

Не требовать должны вы, великие, а подчиняться! В этомвеличие ваше!

Бессильны вы остановить время, бессильны! Ночь сменит день,день сменится ночью — ничего не можете вы поделать!

Все идет своим чередом, а вы, великие, лишь свидетели, идаже меньше того! Кто ж противится Великой Реке?! Рок — вот божество, которомуследует вам молиться!

Вселенная бесконечна, величественна она и недвижима. Что выв сравнении с нею, букашки, возомнившие себя божествами?!

Все погибнет, ибо смерть царствует властно над жизнью, ибосоздана была жизнь смертью для самой себя! Смерть — вот единственный законжизни! Так умрите!

Все иллюзорно, все призрачно, вы малые, слабосильные дети,играющиеся морской галькой! Вас смоет волной, смоет!

Так не противьтесь же и смиритесь, уймите свой чахоточныйпафос! Дурно пахнет от вашей воли! Потом разит от ваших желаний! От вашейстрасти несет духом гниения!

В смирении — единственное величие ваше, люди великие! Таксклоните же головы, поклонитесь, падите на колени, и лишь тогда узнаете выжизни вашей подлинную сладость!

Лишь тогда откроются вам скрижали заветные! И будет на нихначертано кровью вашей: "Отдавшемуся даровано наслаждение!"

И узнаете вы тогда свободу высшую, и высшую благодать своюузнаете вы тогда, ибо ничего не потребует от вас мир, не будет он призывать васк свершениям.

Мир величественный возьмет вас в сильные свои руки, и будетрешать он за вас, и будет делать за вас все, и будет делать он вами! Вот тогдавы и узнаете, что есть жизнь!

О великом удовольствии учил Заратустра — об удовольствиипокоя. Души ваши перестанут метаться и мучиться, ибо умрут. И заботы ваши канутв широкую бездну, и канут они безвозвратно!

И тогда испытаете вы великий восторг, ибо ничего не нужнобудет вам делать, ибо все за вас сделано будет!

К чему же стремиться вам, если ничего не сможете вы достичь?Что хотите вы сделать, если все за вас уже сделано? Как можете перехитрить выто, что вас и породило? Как выйти вам за пределы того, что не имеет предела?Перестаньте же мучить себя и других! Пусть все идет своим чередом!

Вот о чем говорил Заратустра — из ничтожнейших величайший!»

Грохотание Тени произвело на присутствующих почтигипнотическое воздействие. Они пали ниц и плакали, они катались потемно-коричневому полу пещеры, скулили, как побитые псы, и выгибались, словноужаленные гремучими змеями. Они стонали и выли, они простирали вверхискореженные судорогами руки и жаждали соития, в котором хотели погибнуть. Озабытьи, лишь об одном забытьи только и грезили эти безумцы!

Мне стало дурно. Мне самому хотелось теперь валяться так наполу и навсегда забыться! Жизнь в этот миг казалась мне невыносимой, смертьказалась мне избавлением.

«Довольно!» Довольно страданий, довольно мук, довольно суетыи свершений! Хотелось покоя. И вот уже тень опустилась на меня, обняла,потянуло холодом…

Но вдруг на своем плече я почувствовал руку, кто-то теребилменя с нежностью и заботой.

«Тихо, тихо», — услышал я родной голос и открыл глаза.

Заратустра стоял надо мной и шептал, глядя прямо в глаза: