Перс указал на собравшихся у костра военачальников – на полемарха Деркилида, на Всадников Полиника и Дориона, на эномотархов и воинов, на Алфея и Марона и на моего хозяина.

– Прошу тебя, господин. Сохрани их, цвет Лакедемона, чтобы они отдали свои жизни в другой день. И сохрани себя самого для этого часа. Ты доказал свою отвагу, госпо­дин. А теперь, умоляю тебя, прояви свою мудрость. Отсту­пи. Уйди сам и уведи своих воинов, пока еще можешь.

Отряд для налета на шатер Великого Царя состоял из одиннадцати человек. Леонид отка­зался рисковать большим числом. Он жалел даже одиннадцать из ста восьми воинов, остав­шихся от Трехсот, кто еще мог сражаться.

Старшим он назначил Диэнека – самого опытного из начальников малых подразделе­ний. Всадников Полиника и Дориона вклю­чили в отряд за их быстроту и отвагу, а Алек­сандра, несмотря на возражения Леонида, который старался сберечь его,– чтобы сражался бок о бок с моим хозяином как диас. Шли скириты Собака и Лахид. Они были гор­цами и умели карабкаться по отвесным ска­лам. Разбойник Сферей должен был стать про­водником на каменную стену Каллидрома, а Петуху следовало провести отряд по вражескому лагерю. Самоубийце и мне надлежало усиливать мощь отряда дротиками и луком.

Еще одним спартиатом был Теламоний, ку­лачный боец из лоха Дикой Оливы. После Полиника и Дориона он был самым быстро­ногим из Трехсот. Кроме того, он единственный из всех в отряде не был ранен.

Принятию плана способствовал феспиец Дифирамб. Он и сам замышлял подобное, без Петуха, которого мой хозяин в конце концов не казнил, а вместо этого оставил в лагере на весь второй день и прика­зал ему ухаживать за ранеными, чинить и заменять оружие. Дифирамб с пылом уговаривал Леонида согласиться на вылазку и теперь, раздосадованный, что его самого не вклю­чили в отряд, вышел нас проводить и пожелать удачи.

На лагерь опустился ночной холод. Как и предсказывал Тиррастиад, теперь союзников обуял страх. Жалкий слу­шок мог вселить ужас, а незначительное знамение – вы­звать панику. Дифирамб понимал душу ополченцев. Им требовалась какая-то перспектива, чтобы на нее возложить свои надежды в эту ночь, какое-то ожидание, чтобы продер­жаться до утра. Удастся вылазка или нет – это не столь важно. Нужно просто послать людей. И если боги в самом деле на нашей стороне, что ж… Дифирамб усмехнулся и на прощанье сжал руку моему хозяину.

Диэнек разделил отряд на две группы: одна из пяти человек под командованием Полиника, другая, из шести, ­под его собственным. Каждой предстояло самостоятельно взобраться на скалу, пройти через Каллидром и встретиться под Трахинскими скалами. Это увеличивало вероятность, что хоть одна группа дойдет до цели, если другая попадет в засаду.

Когда все вооружились и были готовы выступить, то предстали перед Леонидом. Царь поговорил с нами сам. Никого из военачальников при этом разговоре не было – ни союзнических, ни даже спартанских. Поднялся холод­ный ветер. В небе над Эвбеей загромыхало. Над головой грозно темнели горы; сквозь клочья изорванного ветром тумана проглядывала луна, отчасти закутанная в саван об­лаков.

Леонид предложил уходящим воинам вино из личного запаса и налил его в собственную простую чашу. Он обра­тился к каждому, включая оруженосцев, не по имени, а по прозвищу. К Дориону он обратился «3айчишка», как того звали в детстве. Дектона назвал не Петухом, а Кочетком и погладил по плечу.

– Я подготовил документы о твоем освобождении, ­сообщил царь илоту.– Сегодня ночью они будут в мешке,у курьера. Они дадут полноправие тебе и твоей семье и освободят твоего малолетнего сына.

Имелся в виду младенец, которому спасла жизнь госпожа Арета перед криптеей в ту ночь,– ребенок, который по лакедемонским законам сделал Диэнека отцом живого сы­на и таким образом позволил включить моего хозяина в число Трехсот.

Младенец, чья жизнь принесла смерть Диэнеку, а через него также Александру и Самоубийце. И мне.

– Если хочешь,– в свете рвущегося на ветру костра Леонид посмотрел Петуху в глаза,– можешь заменить имя Идотихид, которым теперь зовут ребенка. Это спартанское имя, а мы знаем, что ты не очень-то жалуешь наше племя.

Идотихидом, как Великий Царь, может быть, помнит, звали отца Петуха, Аретиного брата, погибшего в бою много лет назад. В ту ночь на мясницком дворе позади трапезной госпожа настояла, чтобы младенцу дали это имя.

– Ты волен дать своему сыну мессенийское имя,– про­должал Леонид,– но только назови его сейчас, прежде чем я запечатаю и отправлю свиток.

На наших работах и нарядах в Лакедемоне я много раз видел, как Петуха пороли. Но никогда прежде я не видел, чтобы его глаза наполнились слезами.

– Меня гложет стыд, господин,– сказал он Леониду, ­за то, что я добился этой милости вымогательством. Петух выпрямился перед царем и объявил, что имя Идотихид – благородное имя и его сын с гордостью будет но­сить его.

Царь кивнул и по-отечески тепло положил руку Дектону на плечо.

– Возвращайся живым в эту ночь, Кочеток. А утром я отошлю тебя в безопасное место.

Прежде чем группа Диэнека взобралась на несколько стадиев над Альпенами, начали падать крупные капли дож­дя. Пологий склон горы состоял из известняка, и, когда на нее обрушился ливень, по поверхности поползла жижа.

Сферей на последнем подъеме вышел вперед, но вскоре стало ясно, что в темноте он сбился с пути. Мы сошли с главной тропы и оказались в запутанной сети козьих троп, испещрявших крутой склон. Воины на ощупь брели во мраке. По очереди каждый занимал место впереди, отдав щит и оружие другим. Ни на ком не было шлема, только войлочные подшлемники. Они промокли и набухли, и, по­скольку полей у подшлемников не было, глаза заливало каскадами воды. Мы карабкались как могли, мы расплас­тались на склоне, вытянувшись от пальцев ног до кончиков пальцев рук и прижимаясь щекой к скользкой поверхно­сти. В темноте нас хлестали ледяные потоки дождя и убий­ственные потоки грязи и камней, катящихся с вершины.

Мою раненую ногу жгло, словно сквозь нее просунули раскаленную кочергу, которая плавилась в ране. Каждое усилие вызывало такую боль, что я чуть не терял сознание. Диэнек двигался с еще большим трудом. Его старая рана, полученная еще при Ахиллеоне, не давала ему поднять ле­вую руку выше плеча; правая ступня не сгибалась. В до­вершение глазница выбитого глаза снова начала кровото­чить, дождевая вода смешивалась с темной кровью и текла по бороде на кожаный боевой пояс. Диэнек покосился на Самоубийцу, который с простреленными обоими плечами полз, как змея, прижимая руки к бокам и извиваясь всем телом, по покрытому грязью, ненадежному склону.

– Клянусь богами,– пробормотал мой хозяин,– ну и видок у нас!

До первого гребня группа добралась через час. Теперь мы были над туманом, дождь прекратился, и ночь разом стала ясной, ветреной и холодной. В тысяче футов под нами бушевало море, покрытое толщей густого тумана, чьи ват­ные гребни сияли под луной ослепительной белизной. До полнолуния оставалась лишь одна ночь. Вдруг Сферей сделал знак замереть, и все притаились, упав на землю. Разбойник указал рукой куда-то через пропасть.