Весь день лучшие войска Великого Царя подходили вол­на за волной, непрерывно, так что было не различить разные народы и разные части.

Смена сил, которую союзники производили в первый день сражения, оказалась невозможной. Воины по собствен­ной воле отказывались отойти в тыл. Оруженосцы и слуги брали оружие павших хозяев и занимали опустевшее ме­сто в строю.

У людей уже не хватало дыхания, чтобы подбодрить друг друга. Сердца воинов больше не наполнялись торжеством, никто не хвастал подвигами. Теперь в мгновения передышки они просто падали, отупевшие и онемевшие, в кучи других таких же бесчувственных тел. Под прикрытием Стены в каждом углублении песчаного грунта виднелись горстки воинов, разбитых изнеможением. Они лежали там, где упали, в неподвижных позах, выражающих крайнюю усталость и горе. Никто не разговаривал и не шевелился. Только глаза у всех, не видя, уставились в невыразимое царство ужаса – у каждого свое.

Существование превратилось в туннель, чьи стены пред­ставляли собой смерть, а внутри не нашлось бы ни надежды, ни спасения. Неба больше не осталось, как не осталось ни солнца, ни звезд. Одна лишь земля, на каждом шагу готовая принять вывалившиеся кишки и раздробленные кости идущего по ней, впитать его кровь, его жизнь. 3емля была в ушах, под ногтями и меж ягодицами. Она покры­вала пропотевшие и просолившиеся волосы. Люди отхаркивали землю из легких и высмаркивали из носа.

У воинов есть один секрет, такой сокровенный, что никто не смеет высказать его вслух,– разве что товарищам, ко­торые через испытание оружием стали им ближе братьев. Это знание сотни проявлений собственной трусости. Ни­кем не замеченных мелочей. Товарищ упал и позвал на помощь, а я прошел мимо, счел свою шкуру дороже. Это мое преступление, в котором я обвинил себя перед трибу­налом своего сердца и признал виновным.

Все, что нужно человеку,– это жить. Жить прежде все­го: вцепиться в дыхание. Выжить.

И даже этот самый основной из инстинктов, инстинкт самосохранения, даже эта растворенная в крови необходи­мость, разделяемая под небом всеми, как зверьми, так и людьми,– даже это могут преодолеть усталость и чрезвычайный ужас. В сердце проникает некая форма мужества, и это не истинное мужество, а отчаяние, и даже не отчаяние, но самозабвение. На этот второй день люди превзошли себя. Подвиги, чудеса отваги сыпались дождем, а те, кто их совершал, даже не могли с уверенностью сказать, что именно они совершили их.

Я видел, как один флиунтский оруженосец, простой маль­чишка, надел доспехи своего хозяина и ринулся в гущу сражения. Не успел он нанести и одного удара, как персид­ский дротик раздробил ему челюсть, пройдя сквозь кость. Один из товарищей поспешил к нему, чтобы перевязать бьющую кровью рану и отвести раненого в безопасное ме­сто, но юноша ударил спасителя плашмя мечом, оперся на копье, как на костыль, потом опустился на колени прямо посреди сражения, но продолжал рубить врага с земли, где и умер.

Другие оруженосцы и слуги брали железные колья и, босые, без доспехов, влезали по отвесному склону над Тесниной. Они вбивали колья в трещины, чтобы закрепиться, и с этих открытых насестов бросали камни и обломки ска­лы на голову врагу. Персидские лучники превращали этих мальчишек в подушечки для иголок, их тела свешивались с крюков, распятые, или кувыркались с высоты на кипящее внизу побоище.

Торговец Элефантин бросился на открытое место, чтобы спасти одного из этих мальчишек, еще живого, повисшего на выступе в тылу сражения. Персидская стрела порвала старику горло, и он упал так быстро, что казалось, сразу исчез под землей. Над его телом закипело яростное сра­жение. Почему? Он был не царь и не военачальник, а всего лишь чудак, который занимался ранами молодых воинов и смешил их своим «тут очись!».

Уже почти настала ночь. Эллины шатались от ран и усталости, а персы посылали в бойню все новые и новые отборные части. Одних хлыстами гнали в бой начальники, другие сами с жаром увлекали за собой товарищей вперед, на греков.

Помнит ли Великий Царь? Над морем пронесся неис­товый шквал, и ливень встал стеной. К этому времени оружие у союзников было уже по большей части иззубрено и переломано. На дюжину воинов приходилось одно целое копье, ни у кого не осталось своего щита – он давно был разбит,– воины прикрывались восьмым или десятым по счету, подобранным с земли. Даже спартанские короткие мечи-ксифосы разбились от множества ударов. Сталь­ные клинки еще держались, но рукояти ломались. Воины сражались стальными клинками, воткнув их в расщеплен­ный обломок верхней или нижней части копья.

Вражеское войско прорубилось вперед, не дойдя до Сте­ны всего дюжину шагов. Перед укреплением оставались только спартанцы и феспийцы. Мириады врагов все тяну­лись через Теснину, они заполнили уже весь треугольник перед Стеной.

Спартанцы опрокинулись. Я оказался на Стене позади Александра и одного за другим вытягивал людей наверх, в то время как союзники обрушили вниз град дротиков, копий и камней. На напирающего врага бросали даже шле­мы и щиты.

Греки дрогнули и заколебались. Беспорядочной массой они откатились на пятьдесят, на сто футов за Стену. Даже спартанцы в беспорядке отступили. Мой хозяин, Полиник, Алфей и Марон – все покачивались и едва держались на ногах.

Враг вырывал камни из фасада Стены. Наши против­ники всем своим множеством нахлынули на покинутые руины, они съезжали по пологим ступеням за стеной на открытое место, туда, где стоял лагерь союзников. До пол­ного разгрома оставалось лишь несколько мгновений, когда по необъяснимой причине враги, держа победу уже на ла­дони, в страхе попятились и не нашли в себе мужества добить нас.

Они отступили, охваченные беспричинным, неясным страхом.

Уму непостижимо, какая сила лишила мужества их сердца и похитила их отвагу. Возможно, воины Великой Державы не могли поверить в неминуемость своего триумфа. Возможно, они слишком долго сражались перед Стеной и теперь их чувства не могли вместить, что они действитель­но взяли ее.

Как бы то ни было, вражеский напор ослаб. И над полем воцарилось неземное спокойствие.

Внезапно с небес сквозь эфир прогремел рев божественной мощности. Волосы на голове у меня встали дыбом. Я обернулся к Александру – он тоже замер, как вкопан­ный, подобно всем остальным на поле боя.

В утес Каллидрома ударила молния сверхъестественной силы. Раскатился мощный гром, и мы увидели выломан­ные из скалы огромные камни. В воздухе запахло дымом и серой. Неземной вопль пригвоздил всех к земле страхом. Всех, кроме Леонида, который с поднятым копьем вышел вперед.

– 3евс-Спаситель! – раздался, перекрывая гром, голос царя.– Эллада и свобода!

Запев пэан, он ринулся вперед на врага. Новое мужество наполнило сердца союзников, и они бросились вслед за царем. При этом небесном знамении враги, спотыкаясь, в панике побежали назад, за Стену. Я снова оказался на ее скользких выщербленных камнях и теперь пускал стрелу за стрелой в толпу персов и бактрийцев, мидийцев и иллирийцев, лидийцев и египтян, бегущих внизу.