все происходило далеко не так, и об этом достаточно полно и внятно рассказал бывший чешский агент-нелегал Кочер, внедренный в ЦРУ. Его боевой путь разведчика заслуживает, на мой взгляд, всяческого профессионального уважения.

«Карел Франтишек Кэхэр (в американском варианте Кочер) родился 21 сентября 1934 г. в Братиславе, рос и учился в Праге. В 1958 г. окончил физико-математический факультет Карлова университета. В 1965 г. прошел курс спецподготовки и вместе с женой Ганой направлен в США через Австрию в качестве разведчика-нелегала Первого управления Службы национальной безопасности МВД ЧССР для сбора политически важной информации и с задачей проникновения в ЦРУ. В 1969 г. окончил Русский институт Колумбийского университета в Нью-Йорке, в 1970 г. получил ученую степень доктора философии. Его научным руководителем был профессор Збигнев Бжезинский (помощник президента США по национальной безопасности в 1977–1980 гг.).

С 1972 г. Кэхэр, ранее получивший гражданство США, работал вначале по контракту, затем консультантом в ЦРУ. Занимался научной деятельностью на кафедре Вагнер-колледжа и в руководимом Бжезинским Институте изучения коммунизма. В конце 1984 г. его арестовали агенты ФБР по обвинению в шпионаже. Он был в заключении 14 месяцев, 11 февраля 1986 г. освобожден, лишен американского гражданства и обменян в Берлине на советского заключенного Анатолия Щаранского (ныне министр внутренних дел Израиля). Вернувшись с женой в Прагу, Кэхэр стал научным сотрудником в Институте прогнозирования АН ЧССР. С 1990 г. в отставке»[153].

Итак, что говорил сам К. Кочер по поводу своей работы в ЦРУ и как он освещал эпизод с Огородником.

«– В чем заключалась ваша работа в ЦРУ, и когда она началась?

– В начале 1972 года мне предложили работать на ЦРУ. Первые три года я был служащим по контракту в подразделении, которое называлось СКРИН (SCREEN). Оно входило в состав отдела Советского Союза и стран Восточной Европы (СВЕ) Оперативного директората ЦРУ. Этот отдел занимался разведоперациями против СССР и его восточноевропейских союзников, причем не только на их территории, но и по всему миру. В дополнение к сбору разведывательной информации и вербовке агентов там проводились “активные мероприятия” – прежде всего это распространение дезинформации и субсидирование враждебной пропаганды, а также поддержка эмигрантских организаций.

Сотрудники СКРИНа большей частью занимались расшифровкой телефонных разговоров или устных бесед, перехваченных с помощью подслушивающих устройств, в основном советских, но иногда и восточноевропейских дипломатических и торговых представителей в странах “третьего мира”. Прослушивали эти записи, конспектировали, иногда – если их содержание представляло интерес для разведки – делали полный перевод текста. Задачами сотрудников являлись выявление офицеров КГБ и ГРУ, людей, с которыми они контактировали, определение сути их разведывательной деятельности. Наконец, одной из важных целей была идентификация граждан Советского Союза и стран Восточной Европы, могущих стать объектами вербовки со стороны ЦРУ.

В подразделении СКРИН было несколько коренных американцев, но большинство специалистов, владевших русским и другими восточноевропейскими языками, являлись “носителями языка” – русскими, украинцами, армянами, чехами, поляками, болгарами и т. д. Правда, уже натурализованными гражданами США. Их также направляли в зарубежные командировки на срок от нескольких месяцев до нескольких лет. Каждая такая поездка свидетельствовала, что в пункте, куда прибывает какой-то сотрудник СКРИНа, ведутся подрывные операции ЦРУ против советских или других представителей государств Варшавского договора.

– И этому возможно было противодействовать, скажем, силами разведок Праги или Москвы?

– Соответственно, конечно, имелись возможности предпринимать защитные меры, а также и предотвращать планируемые ЦРУ вербовочные подходы. Один из них намечался в 1974 году в отношении советского дипломата Александра Огородника. Несколько специалистов из СКРИНа, включая меня, на протяжении, по крайней мере, четырех месяцев слушали и анализировали записи перехваченных телефонных разговоров Огородника, его жены, а также людей, с которыми он работал в советском посольстве в столице Колумбии Боготе. Как-то меня попросили дать психологическую характеристику Огородника, чтобы с ее помощью облегчить процесс его вербовки. Я, конечно, не намеревался позволить ему работать против нас.

– В принципе, тогда эту задачу вы уже наполовину решили.

– Но, более того, я хотел, чтобы его вербовка не состоялась вообще. Его жизнь была в опасности. Не важно, по какой причине и когда случится этот смертельный исход, и я просто обязан сделать все от меня зависящее, чтобы помочь ему. Я сумел передать через Прагу настоятельную просьбу московскому Центру, чтобы тот немедленно отозвал Огородника. Добавив, что по всем моим достоверным данным он является честным советским гражданином и не подозревает даже, что привлек внимание ЦРУ.

Однако после моего ареста в 1984 году ФБР и ЦРУ стали обвинять меня… в аресте КГБ (в 1977 г.) Огородника и его последовавшем вслед за этим самоубийстве. Эти обвинения повторяются до сих пор.

– По какой причине, на ваш взгляд?

– Думаю, что этим преследуется двоякая цель: во-первых, прикрыть факт, что Огородника арестовали из-за некомпетентности его связника из ЦРУ, во-вторых, назвать меня “фанатичным коммунистом”, обвинив в гибели человека. И такой же эта история раз за разом преподносится в чешской прессе». (12)

Итак, мы имеем сразу две сходящиеся и дополняющие друг друга информации в отношении Огородника – от источников в местных спецслужбах в Боготе и от наших чешских друзей через их возможности непосредственно в Лэнгли. И что же, выдающиеся маэстро советской контрразведки Кеворков и Бояров, вы хотели бы, чтобы вам американского шпиона прямо на блюдечке преподнесли, вместе с Мартой Петерсон в обнимку? На мой взгляд, в эпизоде с Огородником разведка свое дело сделала добросовестно и свою профессиональную задачу выполнила, причем достаточно полно и квалифицированно.

Почитаем, однако, далее статью В. Кеворкова.

«Арест Огородника назначили на 22 июня 1977 года. Вечером группа захвата, следователи и понятые сосредоточились вблизи дома Огородника на Краснопресненской набережной. Ждали долго. Уже стемнело, когда его машина въехала во двор. Поднявшись на свой этаж и подойдя к двери, Огородник вставил ключ, но замок не поддавался. Видимо, специалисты, вскрывавшие дверь для негласного обыска, обошлись с замком не слишком мягко. “Здесь кто-то был”, – громко произнес Огородник. Подоспевшие сотрудники из бригады захвата помогли бедолаге открыть дверь и вошли с ним в квартиру. Огородник предложил им сесть и тут же громко включил приемник. Дом Огородника находился недалеко от американского посольства, и манипуляции с приемником могли являться сигналом для американской резидентуры. Приемник попросили выключить. Следователи зачитали постановление прокурора об аресте и обыске. Пригласили понятых. Огородника обыскали и усадили на диван между двумя сотрудниками. Предъявили ему вещественные доказательства – фонарик, батарейки с микропленками. Потом нашли шифровальный блокнот с кодом передач из разведцентра во Франкфурте. К величайшему удивлению следователей, были обнаружены рассованные по различным книгам листы уже расшифрованных передач. Поразительно, но Огородник не уничтожил их, вопреки строжайшей