хотя бы тех же курсантов из числа будущих нелегалов разведки? Судили-рядили и так, и сяк, но точку в разговоре поставили сотрудники Следственного управления КГБ. Они четко и убедительно разъяснили высокому начальству, что собранные таким образом доказательства весомого процессуального значения иметь не будут и выходить с ними в суд совершенно бесперспективно – любой адвокат станет акцентировать внимание судей прежде всего на факте наличия в деле провоцирующих обстоятельств и обязательно укажет на противоправные действия со стороны спецслужб в отношении его клиента.

Возвратимся, однако, к рассматриваемому примеру с Ветровым. Когда по итогам следствия были в деталях установлены подробности его встреч с представителями французской разведки (вначале с агентом, а затем и со штатным сотрудником ДЖСЕ) и соответствующие материалы поступили на ознакомление в разведку, я, читая их, неоднократно хватался за голову и крыл наших доблестных контрразведчиков самыми нелицеприятными эпитетами. Если бы я вздумал организовывать подобным образом конспиративные встречи со своими источниками в Париже, резидент задушил бы меня собственными руками в своем кабинете без какой-либо санкции Центра и был бы при этом абсолютно прав.

Когда иностранец из капиталистической страны более десяти раз встречается со своим конфидентом в одном и том же достаточно многолюдном месте, причем под одной и той же бытовой легендой, – это очевидный брак в оперативной работе, прямо ведущий к провалу источника. Ветров выступал в данном эпизоде вовсе не как профессиональный разведчик-агентурист (каким, кстати говоря, он никогда и не был), а скорее как самоуверенный авантюрист, особенно если учесть, что он таскал на встречи с иностранцами не что-либо, а копии документальных материалов, имевших самые высокие грифы секретности, то есть «компру», достаточную для применения к нему высшей меры наказания.

Достаточно было советской контрразведке хотя бы один разок «зайти к подозреваемому объекту со стороны иностранца», то есть устроить за французом действительно квалифицированную слежку (из-за чего, кстати, «погорел» один наш известный разведчик-нелегал), – и шпионская песенка Ветрова немедленно оказалась бы спетой. Было вполне достаточным «установить его личность после стыковки с иностранцем» хотя бы однократно – и все, дальше неизбежно и, как любит выражаться В. В. Жириновский, «однозначно» наступил бы этап сбора улик и получения юридических доказательств совершения им преступных действий. Однако, как ни печально это сознавать, столь желаемого и для советской разведки, и для советской контрразведки события так и не произошло, и первоначально Ветров отправился за решетку по чисто уголовному поводу…

Позднее, когда я уже работал в аппарате Председателя КГБ СССР, у меня был подробный разговор на эту тему с полковником Л. И. Голубовским, куратором наших французских «коллег» по линии Второго главка. Я прямо его спросил: «Ну, как же так можно работать? Неужели нельзя было пустить “наружку” по следам наших французских “братьев по разуму”?» Ведь оперативное «легендирование» их встреч с Ветровым в данном месте было «шито белыми нитками» и не выдерживало даже самой снисходительной критики. Уже сам факт повторного захода иностранца в это место в одно и то же фиксированное время – явный демаскирующий признак совершения им подозрительных на предмет связи действий и весомое основание для взятия его под «колпак», под плотную опеку разведчиков службы наружного наблюдения. И тут в откровенном разговоре с очень опытным и видавшим виды работником контрразведки вдруг выяснилась совершенно жуткая, неправдоподобная для меня картина, характеризующая, однако, реальный, а не приукрашенный книгами и фильмами, уровень качества работы нашей контрразведки в тот период.

Оказывается, у сотрудников Второго Главка до высылки в 1983 году из Франции 47 работников совзагранучреждений, в том числе и меня, многогрешного, вообще не было четкого представления не только о численном и персональном составе резидентуры ДЖСЕ (СДЕСЕ) в нашей стране, но у них даже отсутствовали надежные и перепроверенные оперативные данные, подтверждающие сам факт наличия подобной структуры в стенах посольства Французской Республики в Москве. Работали советские контрразведчики преимущественно по сотрудникам DRM (на сленге разведки – «второго бюро»), то есть военной разведки французов, по их предполагаемой агентуре и были тем самым премного удовлетворены.

И только тогда, когда после высылки группы «погорельцев» из Франции порядка полутора десятка французов в Москве вдруг стали в инициативном порядке срочно паковать свои чемоданы, явно готовясь к непредвиденной эвакуации на историческую родину, наша контрразведка все же «расчухалась», взяла, наконец-то, их всех поименно «на карандаш» и в конечном итоге таки вычислила установочные данные руководителя резидентуры ДЖСЕ (СДЕСЕ) в Москве.

После этой гнетущей беседы мне стало гораздо более понятным, почему Генеральный секретарь ЦК КПСС и бывший многолетний Председатель КГБ СССР Ю. В. Андропов так и не пошел на принятие ответных мер по высылке из СССР, если мне не изменяет память, то ли двадцати одного, то ли двадцати семи официальных представителей Французской Республики. Эта цифра была взята не «с потолка», она стала результатом кропотливых подсчетов соотношения численности разных представительств в обеих странах и бурных дебатов в различных советских ведомствах.

Безусловно, решающую роль в том историческом, но, на мой взгляд, абсолютно необоснованном и плохо мотивированном поступке Андропова сыграли мощные усилия московского еврейского лобби, выступившего (прежде всего в лице директора Института США и Канады Г. А. Арбатова и политического обозревателя «Известий», бывшего руководителя группы консультантов ЦК КПСС и будущего посла РФ в Израиле А. Е. Бовина) против принятия ответных санкций в отношении Франции. Не знаю, какие они при этом приводили доводы генсеку, на какие аргументы особо педалировали, но факт остается фактом: хотя подавляющее число членов Политбюро и выступало в пользу принятия ответных санкций, сам Ю. В. Андропов пошел, по сути, вразрез с мнением большинства руководящего партийного органа. Да еще и сделал это публично, через выступление в прессе. Вот что он сказал корреспонденту западногерманского журнала «Шпигель», который брал у него интервью.

«Р. Аугштайн. Вы упоминали здесь о французских ракетах, и это заставляет меня вспомнить о другом вопросе. Советский Союз имел очень хорошие отношения с Францией. И получилось так, что именно правительство социалистов, в котором участвуют коммунисты, потребовало, чтобы около 50 советских дипломатов и других работников покинули Францию. Как Вы оцениваете это событие?

Ю. В. Андропов. Что я могу сказать по этому поводу? Прежде всего я не хотел бы, чтобы вина за эту грубую провокационную выходку против советских людей возлагалась на французских социалистов и тем более коммунистов. Нам хорошо известно, что за этой акцией стоят силы, которые не хотят хороших отношений Франции с Советским Союзом. И возможно, эти силы находятся не только в самой Франции, но и за ее пределами. Мало похоже на то, чтобы эта акция отвечала национальным интересам Франции. Это акт произвола. Он не имеет никаких