Однако не все обреченные были повержены сразу. Многие избежали первого удара неведомой силы. На мгновение остолбенев от увиденного, они бросились врассыпную, стремясь укрыться в коридорах, по которым пришли. При этом они образовали невероятное столпотворение, беспощадно топча и давя оступившихся. И тут стали происходить удивительные вещи. Человек с молотом стал невероятно быстро перебегать от одной круглой плиты к другой. И когда он останавливался перед очередной, участок пола в центральном зале вспыхивал синеватым сиянием. Служитель подземелья размахивался и ударял молотом по плите. И все повторялось в точности, как после первого удара: отчетливо видимая упругая волна срывалась со стены и обрушивалась на светящийся участок зала, превращая тела несчастных в кожаные мешки, наполненные кровавым месивом, которые, корчась, еще кое-как пытались бороться за покидающую их жизнь. Оставшиеся все еще пытались спастись бегством, но палач очень ловко преграждал им путь своими страшными ударами, которые непостижимым образом усиливались этой немыслимой по своей жестокости машиной смерти. Каждый из этих ударов гулко отдавался в моей голове беззвучным громовым раскатом. Вспышки сияния, казалось, неотступно преследовали обреченные жертвы, отрезая им пути к спасению. И вскоре все они были повержены ужасной непостижимой силой, превратившись в сплошную распластавшуюся по полу колышущуюся массу.

Потрясенный, я протянул было руку, чтобы прервать этот кошмар, но вдруг увидел, как от лежащих на полу, еще шевелящихся обезображенных останков кверху стало подниматься нечто, не поддающееся никакому описанию. Его нельзя было назвать ни светом, ни дымом, ни испарениями, ни какими-либо другими восходящими флюидами. Это было отчетливо видимое Ничто, которое лучилось, клубилось и колыхалось, не имея ни формы, ни цвета, ни какого-либо другого проявления. Было совершенно непонятно, почему его вообще видно, – ведь в нем не было ничего, что способен уловить глаз. Его нельзя было назвать даже прозрачным, оно было просто никаким. И от всех этих странностей в него совершенно не хотелось верить, естество изо всех сил противилось вере в него. Но не поверить в него было невозможно, ибо оно своим немыслимым видом, своим ни с чем не сравнимым движением, словно проникая в глубины сознания, заставляло поверить в себя. Оно было призрачным, но вызывало ощущение поразительной реальности. И вдруг меня осенила догадка: незримый свет! Ведь как же еще он может выглядеть, если не именно так? И, едва я об этом подумал, все встало на свои места. Я вспомнил вавилонские письмена: он невидим для глаза, но может быть познан другими чувствами, об обладании которыми мы можем и не догадываться. В какой-то момент я с ужасом почувствовал, что оно притягивает, манит к себе, призывая броситься и погрузиться в него, рождая еще какие-то совершенно новые, незнакомые чувства.

Не на шутку испугавшись, я вновь собрался погасить лампу, как вдруг оба служителя подземелья упали на колени, сорвали с голов странные колпаки и приникли лбами к полу. Но через мгновение они выпрямились и, воздев руки к потолку, в один голос исступленно закричали: «А-ай-й-я! Ньярлаат-Тот!!!» Быстро набирающий яркость свет вдруг полился из окруженного парапетом бездонного провала в центре зала, моментально поглотив гигантскую статую, которой я так и не смог разглядеть. Через несколько мгновений он, клубясь, словно дым, разлился по всему огромному пространству, став совершенно невыносимым для глаз. Я прикрыл лицо ладонью, вспоминая легенду о Йог-Сот-Тоте, и нисколько не сомневался в том, что это – именно Он сейчас, поднимаясь из бездны по велению своего властелина, заставил этих несчастных произнести одно из своих многочисленных имен.

Свет продолжал изливаться из пропасти во все стороны, приобретая отчетливую плотность, и вскоре стал похож на жидкость, переливающуюся через край и заполняющую огромный зал. Разливаясь, он поглотил лежащие на полу размозженные тела, всосав и растворив в себе непостижимую пелену, висевшую над ними. В конце концов он коснулся меня, и я с ужасом почувствовал это прикосновение. В моей голове вихрем пронеслись описания обожженных чудовищ из летописи каинов, и я, не в силах больше созерцать это пламя преисподней, нащупал наконец лампу и погасил ее.

Тьма опустилась на нас и на все вокруг. Некоторое время мы не видели вообще ничего, лишь слышали свое взволнованное, прерывистое дыхание. Затем сквозь мрак стал понемногу пробиваться свет факелов, все больше и больше раздвигая его. Толпы людей вокруг больше не было. Мы вчетвером, пораженные и потрясенные, стояли у выхода из круглого тоннеля, растерянно глядя туда, где только что шевелился сплошной ковер из распростертых тел. Все видение, от начала до конца, было настолько натуральным, что мы никак не могли поверить в то, что вернулись в настоящий мир, так как верить хотелось как раз в обратное, ожидая, что пространство вокруг нас вот-вот снова наполнится людьми и оживет. Зал был пуст. Он был наполнен многовековой пустотой, и казалось, что она царила здесь, не нарушаясь ничьим присутствием, с того момента, как его покинули строители.

Понемногу мы пришли в себя и стали оглядываться по сторонам. Я с интересом рассматривал этот странный коридор, который явно имел какое-то особое назначение. Я обошел все зеркальные плиты, которые, к моему удивлению, не носили никаких следов от ударов молотом. Все они были искусно выполнены на выступах стен, очевидно, специально оставленных камнетесами. Безупречно гладкая их поверхность великолепно гармонировала с рамкой, казалось, нарочно местами побитой и искрящейся изломами в свете факела. Но еще больше заинтересовали меня странные столбы, тут и там выходящие из пола и уходящие в потолок. Они состояли из необработанного непонятного материала и, казалось, выросли здесь сами собой. Они походили на металл, вылитый толстой струей из огромной формы и сразу застывший. Однако в равной степени они походили и на каменные, совершенно не выделяясь из общей обстановки. И все же было в них что-то необычное, что заставляло обратить на них особое внимание и необъяснимо притягивало к ним. Я ходил от столба к столбу, пытаясь понять причину этого притяжения. И вдруг я заметил, как в центральном зале, на который из этого коридора был удивительно хороший обзор, тут и там вспыхивает и гаснет пол. Сияние было тусклым и призрачным, но вполне различимым. Причем вспыхивало оно тогда, когда я приближался вплотную к очередному столбу, и гасло, когда я отходил от него. И каждый раз это были совершенно разные участки, словно каждый из них имел какую-то связь с определенным столбом. Тут я вспомнил, что в случае с зеркальными плитами происходило то же самое, только участки пола были гораздо обширнее, и цвет сияния был другим. В какой-то момент я совершенно без участия воли прикоснулся к очередному столбу рукой. И тому, что я при этом почувствовал, я не удивился лишь оттого, что уже привык ко всяким неожиданностям, происходящим здесь, и на каждом шагу ожидал новых. По моим пальцам, распространяясь на все тело, пробежала странная дрожь, и даже не дрожь, а совершенно неописуемое ощущение, сравнимое разве что с поливанием руки тонкой струей воды или очень мелкого песка. Причем возникло оно не на поверхности кожи, а где-то внутри. Оно отдалось во всем теле неясным тяжелым чувством, какое бывает в костях при приближении непогоды. Еще я услышал звук, даже не столько услышал, сколько почувствовал каким-то неясным образом. Этот звук, если его можно было так назвать, был также совершенно незнакомым и непривычным, отдаленно напоминая свист ветра и шелест гонимого им песка, хотя это сравнение тоже подходило к нему с большим трудом. Я легонько постучал по столбу перстнем. Звук от каждого удара получался весьма естественным, но через мгновение он начинал переливаться непостижимыми вариациями, отдаваясь дрожащим эхом там, где столб входил в пол и потолок. Я вспомнил рассказ старика о невероятных превращениях звуков в подземелье и с содроганием подумал о том, что же произойдет, если ударить по нему как следует. Вслед за этим я вспомнил недавнее видение и содрогнулся еще сильнее. Не было никаких сомнений, что этот коридор как раз и был тем самым местом превращения звуков, и назначение этих превращений также было совершенно ясно. И тут я понял, что означали вспышки пола в центральном зале: они указывали, на какое именно место придется тот или иной удар! Я оглянулся на товарищей и по их выразительным взглядам понял, что они думают и догадываются о том же, что и я. Вдруг у меня появилась безумная мысль проверить свою догадку. Я приказал товарищам на всякий случай заткнуть уши, вынул ятаган и, размахнувшись вполсилы, ударил его обухом по ближайшему столбу. Я совершенно не представлял себе, что при этом произойдет, и даже растерялся, так как не смог решить: удивиться мне или испугаться. Столб отчетливо задрожал очень мелкой дрожью, очевидно, самой мелкой, какая только вообще возможна, и запел, словно мулла, призывающий к намазу. Это пение, переливаясь невообразимыми оттенками, вдруг необъяснимым образом отделилось от него и, миновав меня, устремилось в центральный зал, где обрушилось на мерцающий сиянием участок пола, взметнув с него облако пыли. Пораженные этим невиданным зрелищем, мы долго стояли в оцепенении, не веря своим глазам. Ведь мы теперь полностью осознавали то, что все рассказы о подземелье и обо всем связанном с ним было чистой правдой. Ибо чудеса, которые мы только что увидели своими глазами, хотя и были ничтожной частью услышанного, не оставляли никаких сомнений в правдивости всего остального.