тяну к ней снова руку, но тут же чувствую, как воля Зевса бьет меня по ладони, отбрасывает в сторону. Я яростно, униженно плююсь черными тенями, но он не хочет, чтобы кто-то вмешивался, и все боги смотрят на этот миг. Эринии хохочут под землею, стучат когтями и костями. Афина удерживает Телемаха, положив руки ему на плечи так, чтобы он не моргнул и не пропустил ни мгновения.

«Смилуйтесь». Я пытаюсь сказать это слово, вскрикнуть, обращаясь к моим братьям. Неужели никто не остановит руку Ореста? Неужели никто не прикажет эриниям убираться? Неужели никто не воскликнет: «Смилуйтесь, смилуйтесь, проявите милосердие»? Вот лодка, это можно закончить, не проливая материнской крови, освободите ее, освободите ее, я взываю к милосердию! Где ваше милосердие, сыны Олимпа? Где ваше милосердие, вы, проклятые убийцы?!

А домочадцы Агамемнона так и стоят замерев. Электра дрожит, будто ее колотит внутреннее землетрясение. У Ореста красные глаза, и я наконец вижу того мальчика, на которого не обращала внимания, и с ужасом осознаю, отчего онемел сын Агамемнона. Ведь – глядите, поглядите снова, и вы увидите, что, несмотря на кровь, несмотря на предсказанную судьбу, Орест любит свою мать. Он любит свою мать, и свою сестру, и свой народ. Он хочет выполнить свой долг, быть любящим сыном, благородным царем, а однажды, вероятно, стать щедрым мужем и отцом, который обожает своих отпрысков. Он поклялся, что поднимет своих детей к солнцу и воскликнет: «Отец любит вас! Да, любит, как он вас любит!» И он станет откровенно говорить со своей женой о своих страхах и сомнениях, и признается, когда будет чего-то не знать, и выслушает ее, когда она скажет, чего она хочет, и будет честно поступать со своим народом и своей семьей. Он разрушит проклятье Атридов, он смоет их грехи добрыми делами, делами справедливости и мира, и из всех нас, стоящих на этом берегу, лишь для него одного, вероятно, можно попросить милосердия, потому что ему это слово знакомо, как вкус воды, как поцелуй солнечного света. Милосердие – говорят его глаза, милосердие – выстукивает его сердце, милосердие написано на его лице; и все же он знает – он знает, знает, знает, – что если он хочет, чтобы в Микенах был мир, то его мать должна умереть. Милосердие – кричат его глаза; почему ни один бог его не слышит? Почему мы закрыли уши к его молитвам? Я чувствую, как Посейдон сдувает их ветром, не давая сложиться в слова, как их заглушает грохот приближающейся грозы, которая требует крови. Он почти произносит «смилуйтесь», потому что знает: если он сделает это, у него никогда не будет детей. Если он убьет свою мать, то кровь Атрея окажется сильнее любой доброты, а он предпочтет унести проклятие с собой в могилу, чем передать его следующему поколению.

«Смилуйтесь» – выстукивает его сердце, и, наверное, Клитемнестра в конце концов видит это тоже. Может быть, она смотрит в его лицо и видит не греческого царевича и даже не собственного сына, а того мужчину, которым он хочет стать. Потому что она улыбается ему, поднимает руку, проводит по его щеке и шепчет:

– Будь храбрым, мой царь.

Пальцы Электры плотнее сжимаются вокруг пальцев Ореста. Она делает шаг, тянет за собой меч. Движение увлекает Ореста вперед, в последний миг Электра отпускает меч, но скорость уже набрана, удар уже не остановить, и Орест ахает, когда под его весом меч пронзает одежду матери и грудь матери и входит меж ребер глубоко в тело. Эринии воют от восторга, земля содрогается от их разнузданной радости. По морям пробегает волна, она шипит, словно празднуя, гроза посверкивает зарницами, Гермес кружит по небу в золотых сандалиях, Артемида качает головой, не одобряя такое неуклюжее убийство, Афина стоит, положив руку на спину Телемаха, и шепчет: «Смотри, смотри и учись, мой мальчик». Ее глаза огромные, влажные, в них что-то вроде восторга, ее всю трясет от возбуждения, а Клитемнестра падает.

Я ловлю ее, когда она падает, чтобы ее падение не стало некрасивым, уродливым зрелищем кишок и костей. Никто не возражает. Дело сделано, и теперь они не станут останавливать Геру, не станут мешать ей причитать над телом той, кто ей принадлежал. Я осторожно опускаю ее на землю, кладу ее голову себе на колени, глажу ее, шепчу ей приятные, бессмысленные слова. Орест делает шаг назад, высвобождая меч, смотрит на него так, будто раньше никогда не держал в руках оружия. Электра быстро ловит его за плечо, разворачивает его, чтобы ему не пришлось смотреть на умирающую мать. Пилад подхватывает его, когда он, сделав шаг в сторону, спотыкается и чуть не падает. Электра бросает взгляд на Клитемнестру, и на миг мне кажется, что она сейчас побежит к матери и бросится ей на шею, будет поливать ее лицо солеными слезами, в какой-то миг, вероятно, и сама Электра готова сделать это – но потом она поворачивается, обнимает Ореста за талию, мягко отнимает у него окровавленный меч, помогает ему сделать шаг, и еще, и еще, прочь от упавшей Клитемнестры.

Моя царица, величайшая из всех цариц Греции, смотрит в небо и не видит на нем своих братьев. Дочь и сын, спотыкаясь, идут прочь, не глядя на нее. Посейдон со вздохом уходит на глубину, Зевс отводит свой гром и свой взгляд. Телемах разворачивается и покидает утес, ведомый мягким прикосновением Афины. Артемида цокает языком и снова скрывается в подлеске. Гермес больше не летает по клубящимся облакам. Все боги и люди отводят взоры, и остаюсь только я.

Кто-то еще опускается на колени рядом со мной. Это Пенелопа, она берет Клитемнестру за руку и мягко держит ее, склоняясь над упавшей сестрой. Женщины Итаки собираются вокруг, волны лижут полы их одежд, и все вместе они поют голосами негромкими, как сумерки, печальные песни своего народа. Они не издают воплей, как плакальщицы, одетые в пепел, не рвут на себе волосы и хитоны. Их песни – те, что поют жены моряков, оплакивая любимого, которого забрало море, похоронив где-то на неизведанной своей глубине.

Я провожу пальцами по лбу Клитемнестры, прогоняю боль, прогоняю страх. Я заклинаю, и кровотечение останавливается, дыхание замедляется. Я не хочу, чтобы она умирала долго, но, когда ее глаза закрываются, успеваю соединить свой голос с голосом женщин, чтобы она отплыла к концу своей истории на волнах небесной музыки.

Глава 46

Женщины несут тело Клитемнестры в город.

Некоторые говорят, что его нужно осквернить, оторвать голову и принести ее на шесте, напоказ всем. Электра поджимает губы и размышляет, что из этого выйдет хорошего и плохого, но Орест просто говорит:

– Нет. Она была царицей.

И теперь