Холланд метался, сливаясь в одно размытое пятно, в темноте мелькала лишь бледная кожа да серый плащ. Когда первый нападавший выхватил нож, Холланд был уже у него за спиной и грациозным движением переломил злоумышленнику шею.

Он сбросил обмякшее тело с крыши на мостовую и спрыгнул следом, встал спиной к спине с Келлом, наконец-то учуявшим запах опасности. С неба, поблескивая оружием, спустились еще три тени.

И началась драка.

Длилась она недолго.

Через минуту на земле лежали еще три тела, а воздух вокруг антари звенел усталостью и победой. Из разбитой губы у Келла текла кровь, у Холланда болели кулаки, оба потеряли шляпы, но в остальном были целы и невредимы.

Странное было ощущение – сражаться не против Келла, а бок о бок с ним, чувствовать, как входят в резонанс их стили, такие разные, но все же созвучные. Удивительно.

– Ты стал драться лучше, – заметил Холланд.

– Пришлось научиться, – ответил Келл, вытирая кровь с ножа. Холланду хотелось сказать что-нибудь еще, но он лишь подошел к Лайле. Вдруг в переулке появился Алукард – в одной руке меч, в другой завиток льда. Явно готов драться.

– Ты припозднился, – заметил Холланд.

– А что, я пропустил самое интересное? – спросил было маг. Но, когда он увидел на руках у Келла Лайлу, обмякшую, окровавленную, то все шутовство мигом испарилось. Он застонал.

– Жить будет, – сказал Холланд.

– Что случилось? Боже мой, Бард, ты меня слышишь? – забормотал Алукард. И Келл подхватил его пустые причитания, как заклятие, как молитву.

«Не покидай меня».

Холланд прислонился к стене. Его внезапно одолела усталость.

«Не покидай меня».

Он закрыл глаза, в горле, как комок желчи, теснились воспоминания.

«Не покидай меня».

I

Тирен Серенс никогда не обладал талантом видеть будущее.

Он мог видеть только себя.

Многие этого не понимают. Человек не может заглянуть в поток жизни, в сердце магии, и прочитать, будто в книге, что там написано. Мир разговаривает на собственном языке, неразборчивом, как щебет птиц, как шорох листвы. Даже жрецам этот язык недоступен.

Человек, который мнит себя богом, полон высокомерия.

И точно так же, подумал Тирен, глядя в окно, полон высокомерия бог, возомнивший себя человеком.

И поэтому, когда он налил воды в чашу, когда взял чернильницу и уронил в воду три капли, когда всмотрелся в облака, распустившиеся в толще воды, он не пытался разглядеть будущее. Он смотрел не вдаль, а внутрь.

Ведь чаша прорицателя – это всего лишь зеркало для твоего собственного разума. Она позволяет человеку заглянуть в самого себя и задать вопросы, на которые лишь он сам может найти ответ.

Сегодня вопросы Тирена касались Максима Мареша. Жрец спрашивал о чарах, которые творит король, и о том, насколько далеко он, авен эссен, должен отпустить его.

Тирен служил семье Мареш с тех пор, как королем был Нокиль. Он смотрел, как растет его единственный сын Максим, был рядом, когда тот женился на Эмире, помог их сыну Раю появиться на свет, привёл во дворец Келла. Он посвятил этой семье всю жизнь.

А теперь не знал, как их спасти.

Чернила растеклись, окрасив воду в серый цвет. По поверхности пробежала рябь, и он почувствовал, что вошла королева, раньше, чем увидел ее. В комнате повеяло холодом.

– Надеюсь, ваше величество, вы не возражаете, – тихо молвил он. – Я взял одну из ваших чаш.

Она стояла, сложив руки на груди, как будто дрожала от холода. Или как будто оберегала что-то в глубине себя.

Эмира никогда не откровенничала с ним, хотя он не раз предлагал выслушать. Все, что связано с ней, он узнавал от Максима, от Рая, от Келла. И многое узнал, глядя, как она смотрит на мир широко распахнутыми темными глазами – смотрит не мигая, чтобы ничего не упустить.

И теперь эти распахнутые темные глаза устремились к чаше.

– Только то, что можно разглядеть в отражениях, – устало ответил он. – Самого себя.

Она прикусила губу – точно так же, как Рай. Пальцы ее сжались еще сильнее.

– Что делает Максим?

– То, что считает правильным.

– Разве мы все не поступаем так же? – прошептала она и вытерла со щеки тонкую слезинку. Всего лишь второй раз в жизни он видел, как Эмира плачет.

Первый раз случился больше двадцати лет назад, вскоре после того, как она пришла во дворец.

Он нашел ее в саду, она стояла под зимним деревом, обхватив себя руками, как будто дрожала от холода, хотя всего через два ряда деревья цвели по-летнему. Стояла неподвижно, лишь слегка подрагивала грудь, но в глазах бушевала буря, и ему подумалось, что для такой молодой девушки она выглядит слишком взрослой, даже старой. Эмира согнулась не под грузом прожитых лет, а под гнетом собственных мыслей. Ведь страхи – штука тяжелая. И не важно, говорила Эмира о них или нет, он всегда их чувствовал. Они сгущались в воздухе, как дождь, готовый вот-вот пролиться.

Он допытывался, что случилось, но она так и не сказала. Тирен узнал об этом через неделю, когда Максим, сияя от гордости, объявил важную новость. А Эмира, стоя рядом с ним, выслушала ее, как приговор.

Она была беременна.

Эмира кашлянула, не сводя глаз с замутненной воды.

– Можно спросить, мастер Тирен?

– Конечно, ваше величество.

Она устремила взгляд на него. Два темных озера, неведомо что скрывающих в глубине.

– Чего вы боитесь больше всего?

Вопрос был неожиданным, но ответ родился сразу.

– Пустоты, – сказал он. – А вы, королева?

Ее губы изогнулись в грустной улыбке.

– Всего, – ответила она. – Мне так кажется.

– Не верю, – мягко возразил Тирен.

Она задумалась.

– Тогда – утраты.

Тирен провел пальцами по бороде.

– Любовь и утрата, – сказал он, – как корабль и море. Всегда вместе. Чем больше мы любим, тем больше можем утратить. Но избежать утрат можно только одним способом: избегая любви. Каким печальным стал бы тогда наш мир…

II

Лайла открыла глаза.

И сначала увидела только небо. Тот же самый синюшный закат, на который смотрела мгновение назад. Но мгновение ушло, краски выцвели, скрывшись под тяжелым покровом ночи. Земля под ней была холодная, но сухая, под голову подложен свернутый плащ.

– Ну почему так долго? – в тревоге спрашивал чей-то голос. – Ты уверен…

– С ней все будет в порядке.