И речь ведь не только о математике.

Когда висящий над входом в кафе колокольчик радостно звякнул, я инстинктивно повернула голову в его сторону, как делала каждый раз, изучая немногочисленных утренних посетителей. Обычное любопытство, не более того: взглянуть на воркующую парочку, девушку с ноутбуком подмышкой или хмурого мужчину в офисном костюме, забежавшего за кофе на вынос.

Только вот увидев в дверях своего одноклассника, вытряхивающего снег из капюшона, я буквально дар речи потеряла, уставившись на него с таким изумлением, будто встретила снежного человека.

Максим, видимо, заметив отразившиеся на моём лице шок и смятение, тоже обернулся и тут же обменялся приветственным кивком с гостем, направившимся прямиком к нам.

Не знаю, почему я раньше не задумывалась о том, что это должно случиться. Всего пятнадцать минут назад мы целовались в кафе, куда в любой момент мог заглянуть любой знакомый, да и заходить внутрь было не обязательно: при желании рассмотреть нас в огромные стеклянные окна не составило бы труда.

Всё было предсказуемо. Но я всё равно понятия не имела, как теперь вести себя и что делать.

Опустить взгляд в стол и сжать ручку так сильно, что пластик жалобно хрустнул под пальцами, было точно не самой верной тактикой поведения.

— Сделать вид, будто мы незнакомы? — насмешливо спросил Иванов, пока одноклассник был слишком далеко, чтобы нас услышать.

В его голосе не звучало обиды — наверное, именно поэтому я вовремя не осеклась, не взяла себя в руки и не подумала, как отвратительно поступаю. В его голосе не звучало обиды — и его глупая шутка вполне сошла за ещё более глупое предложение. В его голосе не звучало обиды — или я её просто не услышала?

И вместо того чтобы смутиться, взять его за руку, покачать головой, прошептать тихое «нет» или пылко заверить любым доступным способом, что я вообще-то очень сильно хочу быть вместе с ним, я лихо шагнула на ту тропинку своей жизни, где висел указатель «слёзы, страдание, сожаление» и сдавленно, с нескрываемой надеждой прошептала:

— А что, получится?

— О, ребята, привет! — радостно воскликнул Рубен, стягивая с себя куртку, и тут же без всякого приглашения опустился на диван рядом с Ивановым. Видимо, оценив обстановку по разложенным на столе учебнику, методичке и тетради, в которой мирно соседствовали два абсолютно непохожих почерка, с долей интереса и щепоткой сарказма поинтересовался: — Вот это неожиданность, Макс. Подрабатываешь?

— Занимаюсь благотворительностью, — фыркнул Максим, но следующей фразой окончательно поверг меня в шок — Слава попросил его подменить. Наверное, понадеялся, что Полина вмиг всё усвоит, лишь бы скорее от меня избавиться.

Рубен легонько рассмеялся, а я закусила губу и бросила на Иванова быстрый взгляд исподлобья. Выглядел он расслабленным, вальяжно откинувшись на спинку дивана и ухмыляясь в той же фирменной самодовольной манере, как и при каждой нашей встрече начиная с того инцидента на поле и заканчивая, пожалуй, тем нелепым сравнением меня с ёжиком — самым странным моментом за всё время нашего общения, после которого он перестал задирать меня по любому подходящему поводу.

Сделать вид, будто мы не знакомы, не вышло бы. Зато вышло сделать вид, будто нас ничего не связывает.

И в его ответном взгляде — слегка вызывающем, раздражённом, высокомерном — в хитром прищуре глаз с одной слегка вздёрнутой вверх бровью, в неестественно искривившихся губах легко угадывалось злорадное «Ты ведь этого хотела, разве нет?»

Теперь я чётко понимала: нет, не хотела. И возвращаться к нашей старой войне теперь, к тому же, в присутствии другого человека, стало чем-то сродни прыжку на горстку битого стекла, на котором мне предстояло не просто удержаться на ногах, а, превозмогая боль и страх, станцевать достаточно убедительно для собравшихся зрителей.

— Могу тебе и заплатить, — пробурчала я, опуская взгляд обратно в тетрадь и пытаясь сосредоточиться на уравнении, которое только начинала решать.

— Чтобы я ушёл или чтобы остался?

— Чтобы вёл себя по-нормальному.

— За такое я беру только натурой, — парни дружно рассмеялись, поставив меня в положение настолько неловкое, что захотелось вылить почти нетронутый мной кофе прямо им на головы. Но вместо этого опрометчивого шага я только прошептала усталое «идиот» и изобразила крайнюю степень увлечённости математикой.

Вообще-то Рубен казался мне достаточно приятным и адекватным, хотя я знала его совсем мало — в прошлом году он учился в другом гуманитарном классе и перешёл к нам после переформирования профилей. А до этого, судя по его хорошим отношениям с Анохиной и Колесовой и приятельским замашкам в общении с Ивановым, был одним из их одноклассников. В гимназии уже столько раз перетасовывали учеников, подобно картам в колоде, что связи между ними оказывалось проследить тяжелее, чем любовные связи в подростковых сериалах.

Сейчас же они оба меня раздражали. Рубен тем, что появился не вовремя и влез в наш уютный мирок, а Максим — тем, что на кой-то чёрт решил поддержать мою дурацкую идею и разыгрывал этот спектакль.

Но ведь если бы он сам не хотел, то не стал бы этого делать, так?

— Что будешь делать с Романовым? — внезапно спросил Рубен, немало меня удивив. А вот Максима, кажется, ничуть, ведь тот и глазом не повёл, словно вопрос касался погоды.

— С ним — ничего. Отыграюсь на его однофамилице, пожалуй.

Не реагировать на его подколки было намного тяжелее, чем раньше. Тогда мне ничего не стоило выпалить первое пришедшее в голову оскорбление или проехаться по его умственным способностям, известным мне провалам или, что всегда срабатывало, по избалованности и обеспеченности. Теперь меня пугала мысль о том, что эти слова могут причинить настоящую боль, даже если он никогда этого не покажет.

Оставалось только сцепить зубы, молчать и корить себя за нерешительность. Нет, корить — неподходящее определение. Я начинала скорее люто ненавидеть себя за неправильно принятое решение.

— И что, тебя действительно снимут с капитанства после каникул? Из-за того, что он нажаловался? — никак не унимался Рубен, а меня так и подмывало поинтересоваться, как долго он ещё намерен составлять нам нежелательную компанию.

— Снимут и ладно. Потрачу освободившееся время на личную жизнь, — хмыкнул Иванов, специально задев меня ногой под столом, отчего я чуть не выронила из рук настрадавшуюся треснувшую ручку и очень быстро покраснела, выдавая себя с потрохами.

Он издевался надо мной — и это было плохо, потому что с моим низким уровнем контроля собственных эмоций и неспособностью складно врать каждая минута нашего представления давалась с неимоверным трудом. Он не злился — и это была единственная хорошая новость на сегодня, — потому что я боялась представить, как смогла бы дальше жить, сломав своей выходкой то хрупкое, маленькое, только успевшее зародиться между нами счастье.

— И Романов ту жалобу не писал, — внезапное откровение Максима удивило даже меня настолько, что мы с Рубеном одновременно недоуменно уставились на него. — Она анонимная, но он сказал, что ничего не писал, и я ему верю. А вот остальным ребятам в команде — уже нет, — он развёл руками, изображая печальную мину, потом встретился со мной взглядом и снова ехидно ухмыльнулся, словно мой вид вообще не мог вызвать в нём каких-либо других эмоций. — А чего это ты подслушиваешь, Полина?