начать как с чистого листа, к чему она и стремилась, и где-то в ее подсознании настойчиво и неизменно жила необоримая жажда чистоты, которую для Нэнси столь притягательно воплощал инспектор Пател.

Чрезмерно драматизируя ситуацию, как многие оступившиеся молодые женщины, Нэнси считала, что перед ней оставались только две дороги: или продолжать катиться вниз, пока ей не станет безразлично собственное падение, или же она сознательно обратится к таким общественно значимым актам самопожертвования, что снова обретет свою невинность и все искупит. В мире, в котором она оказалась, были только эти два выбора: остаться с Дитером или идти к инспектору Пателу. Но что она может дать Виджаю Пателу? Нэнси боялась, что этому правильному полицейскому ничего от нее не надо.

Позже, в дверях борделя трансвеститов, перед ними так нагло и неожиданно обнажил себя хиджра, что Нэнси не успела отвести взгляд. Даже Дитер был вынужден признать, что от пениса там ничего не осталось. Насчет оставшегося у Нэнси были сомнения, а Дитер пришел к выводу, что Рахул, возможно, принадлежал к одному из таких, как он выразился, «радикальных евнухов».

Вопросы Дитера о Рахуле были встречены угрюмо, если не враждебно. Единственный хиджра, который позволил им войти внутрь своей клетушки, был суетливым трансвеститом средних лет, он сидел перед зеркалом, выказывая все большее разочарование по поводу своего парика. В той же маленькой комнате младший хиджра кормил водянисто-серым молоком из детской бутылочки с соской новорожденного козленка.

Младший сказал о Рахуле только то, что «он не такой, как мы». Старший сказал только то, что Рахул уехал в Гоа. Никто из них не собирался обсуждать прозвище Рахула. Услышав слово «милашка», тот, кто кормил козленка, резко вытащил соску из его пасти; та чпокнула, и козленок заблеял от удивления. Младший хиджра указал детской бутылочкой на Нэнси и сделал похабный жест. Нэнси восприняла это в том смысле, что она не такая милашка, как Рахул. Она с облегчением отметила, что Дитер не склонен драться по этому поводу, хотя он явно разозлился; рыцарства по отношению к ней в нем было маловато, но пусть хоть такая реакция, чем никакой.

Уже на улице, чтобы заверить Дитера, что она философски относится к оскорблению, к непотребному сравнению с Рахулом, Нэнси высказалась в духе того, что, дескать, живи и жить давай другим.

– Ну, не очень-то приятные люди, – заметила она, – но приятно, как они заботятся о козленке. – Она надеялась, что это прозвучало толерантно.

– Не будь дурой, – сказал Дитер. – Одни трахают девок, другие трахают евнухов в юбках, остальные трахают коз.

Эти ужасные слова снова разбередили ее; она знала, что обманула себя, если посчитала, что ее падение остановилось.

В Каматипуре были и другие бордели. В одном из них, по эту сторону лабиринта маленьких комнат, на веревочной кровати с плетеными спинками сидела скрестив ноги толстая женщина в пурпурном сари; то ли женщина, то ли кровать слегка покачивалась. Это была хозяйка более дорогих проституток, чем те, которых можно было встретить на Фолкленд-роуд или Грант-роуд. Дитер, естественно, не сказал Нэнси, что это был тот самый бордель, где он трахал тринадцатилетнюю девочку всего лишь за пять рупий, потому что они должны были делать это стоя.

Нэнси показалось, что Дитер знает огромную хозяйку, но она не могла понять их разговор; две проститутки, что посмелее, вышли в зал, чтобы поближе рассмотреть Нэнси.

Третья – девочка двенадцати-тринадцати лет – была особенно любопытной; она запомнила Дитера по предыдущей ночи. Нэнси увидела синюю татуировку на ее плече, о которой Дитер позже сказал, что это имя проститутки. А Нэнси было любопытно, что значат другие узоры тату на ее теле – декоративны они или являются символикой принадлежности к какой-то религиозной касте. Ее бинди – нанесенная на лоб точка цвета шафрана – была обведена золотой каймой, в левой ноздре девочки блестело золотое кольцо.

Девочка бесцеремонно разглядывала Нэнси, так что той пришлось отвернуться, – а Дитер все еще разговаривал с хозяйкой. Их разговор шел уже на повышенных тонах; Дитера сердила полная неопределенность – все, что касалось Рахула, было крайне туманно.

– Вы ехать Гоа, – советовала толстая хозяйка. – Вы там говорить, что искать его. Тогда он находить вас.

Нэнси могла бы ей сказать, что Дитер предпочитал больший контроль над ситуацией.

Она также знала, что будет дальше. Вернувшись в гостиницу «Си грин», Дитер был сексуально взвинчен – так подчас на него действовал гнев. Сначала он заставил Нэнси мастурбировать; затем он довольно грубо обработал ее с помощью дилдо. Ее удивило, что она почти не возбудилась. Но и после Дитер все еще был зол. Пока они ждали ночной автобус в Гоа, Нэнси начала обдумывать, сможет ли она уйти от него. Страна была столь пугающей, что было трудно представить, как бросить его, если не найдется кто-то другой.

В автобусе они увидели юную американку, к которой приставали несколько индийцев. Нэнси взорвалась:

– Ты что – трус, Дитер? Почему ты не скажешь, чтобы они отвязались от девушки? Почему не предложишь девушке сесть рядом с нами?

Нэнси плохо

Лежа в ванне в отеле «Бардез» и вспоминая, когда ее отношения с Дитером приняли такой знаковый поворот, Нэнси почувствовала, как к ней возвращается уверенность в себе. Как все же развинтить этот дилдо? Надо найти кого-то с сильными руками, если не пару плоскогубцев. С этой здравой мыслью она бросила фаллоимитатор через всю ванную комнату – он ударился о голубую плитку стены и отскочил обратно к ванне. Затем Нэнси вытащила пробку, и слив так заклокотал, что доктор Дарувалла отпрянул от двери в ванную.

На балконе он сказал своей жене:

– Думаю, она наконец помылась. Похоже, что она бросила член в стену, – во всяком случае, что-то она бросила.

– Это дилдо, – сказала Джулия. – Я хочу, чтобы ты перестал называть его членом.

– Что бы это ни было, полагаю, что она бросила его, – сказал Фаррух.

Они прислушались – из ванной доносилось бульканье. Под ними, в патио, подметальщик очнулся от дремы в тени комнатного растения; они слышали, как он обсуждает с посыльным Пункаем, откуда там взялась блевотина. Пункай считал, что в этом была виновата собака.

Лишь когда Нэнси уже вылезла из ванны и вытиралась, боль в ноге напомнила ей о том, почему она пришла сюда. Она ничего не имела против небольшого хирургического вмешательства по удалению стекла; она, молодая женщина, в состоянии была принять ожидаемую боль как очищение от скверны.

– Ты что – трус, Дитер? – прошептала Нэнси, просто