Сегодня утром она также отправила почтой документы на развод. Сомневаться в том, что вскоре она увидит мужа, не приходилось. Странно, что Глеб до сих пор не нарисовался на пороге ее дома.

– Вера? – позвал Петр.

– Да? – Вера вышла из глубины сада – извечные джинсы, короткие резиновые сапоги, в которых она работала в саду, и темная свободная футболка, не скрывавшие эфемерной хрупкости и железных мышц.

– Что это? – Петр потряс газетой, которую держал в руках.

Он выглядел растрепанным, словно только что вскочил с постели и одевался впопыхах, – растянутый свитер был наполовину заправлен в темные джинсы. За последний месяц Петр сильно потерял в весе и выглядел измученным.

– Газета.

– Я не про это. Что это означает, что вы… вы уедете?

– А должна?

– Нет. – Он посмотрел на нее воспаленными глазами, а затем, задумавшись буквально на мгновение, сделал два решительных шага по направлению к Вере, схватил ее лицо в свои огромные лапы и поцеловал. – Я люблю вас, Вера, – заявил он ошарашенной соседке, делая шаг назад и ощупывая взглядом каждую линию на тонком лице, словно ища подтверждения своим словам в глупой надежде на взаимность.

Вера сняла рукавицы, в которых работала в саду, закусила губу и посмотрела на Петра. Покачала головой:

– Нет, не любите.

– Люблю. Наверное, с той самой минуты, когда вы выставили меня за порог, помните? Я тогда еще этого не понял, перепутал с раздражением, даже с ненавистью, не знаю, с чем еще, но чувство появилось сразу. Просто сейчас, когда я это прочитал и решил, что вы уедете и я вас потеряю, я подумал, что надо сказать.

– Нет, Петр, единственная, кого вы любите, – это Настя, – упрямо повторила Вера. – А во мне вы пытаетесь найти замену, того, кто сможет заставить вас о ней забыть.

– Неправда!

– Правда!

– Нет.

Петр сделал еще один шаг к Вере и, схватив ее, крепко прижал к себе.

– Пустите, не надо делать то, о чем потом пожалеете, – запротестовала Вера.

– Скажи, что любишь меня, – горячо зашептал Петр, прижимая Веру все сильнее, чувствуя каждый изгиб хрупкого тела. Ему хотелось вжать ее в себя, выжать, словно спелый лимон, пропитаться ее горьким соком, почувствовать на зубах оскомину.

– Пусти! – Вера старалась оттолкнуть Петра, но тот был в разы сильнее. Настоящий лесоруб.

– Скажи, – Петр принялся рвать ее футболку, попытался засунуть руку под джинсы, – скажи, скажи!

Вера впилась зубами в крепко держащую ее руку, но для Петра это было как укус комара.

– Отпусти меня, ты же сам потом пожалеешь! – безуспешно рвалась она из удушающих объятий.

– Мне нечего терять!

Кричать бесполезно – на безлюдной улице никого не было. Вера, никогда не сталкивавшаяся с насилием, не знала, что ей делать. Но когда Петру удалось разорвать ее футболку и практически стащить с нее джинсы, мужчина вдруг покачнулся и упал. Вера увидела Бориса.

– Девушка же сказала «пусти», некрасиво настаивать. – Борис склонился над лежащим на земле Петром. Засунув руки в карманы итальянского костюма, он с интересом рассматривал свою жертву. – Вера, дорогая, я могу вас так звать? Или все-таки Виринея? – светски поинтересовался он. – Я смотрю, вы чертовски занимательно проводите здесь время.

Вера схватила футболку, валявшуюся на земле, и попыталась прикрыться.

– Зовите как хотите, – огрызнулась женщина.

– Так вот, дорогая Виринея, красивое же имя, зачем вы его скрывали? В общем, если бы вы хотя бы намекнули, что вам не хватает таких бурных страстей и душа просит Тарзана, я бы все обеспечил.

Петр попытался подняться, но Борис ловко поставил ему на грудь ногу, обутую в мягкий кожаный мокасин.

– Отдохните немного, молодой человек, наберитесь силы от сырой землицы, богатырям помогало, вам тоже должно помочь.

Вера, не желая становиться участницей нелепого спектакля, собиралась пройти мимо Бориса в дом, но, сделав два шага, остановилась, словно споткнувшись обо что-то. Во дворе стоял ошалевший Глеб, с немым изумлением наблюдающий за этой картиной. Хуже и быть не могло.

Они расположились на кухне. Борис с интересом осматривался по сторонам, а Глеб тяжело глядел на Веру.

– Уютно тут у вас, Виринея, – миролюбиво заметил Борис.

– Виринея? – скривился Глеб.

– Красивое имя, не находите? – лучезарно улыбнулся Борис.

– Дурацкое.

– Я вам не мешаю? – разозлилась Вера.

– Нет, что вы. Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались, – уверил ее Борис.

Вера закатила глаза и перевела взгляд в окно – во дворе топтался Анатолий.

– Не холодно ему?

– Нет, свежий воздух, благодать-то какая. – Борис откинулся на стуле и скрестил руки на груди. – Виринея, не знаю, в курсе ли вы, но… – сразу приступил он к делу.

– Глеб проиграл вам меня в карты, и теперь вы считаете, что я должна принадлежать вам, – перебила его Вера. – Да, я в курсе, что вы решили взять свое не мытьем так катаньем.

– Ну зачем вы так? – скривился Борис. – Я ведь действовал честно. Вначале предложил вам предоставлять эксклюзивные услуги, потом пришлось попросить вашего мужа, он оказался более сговорчив. Правда, в какой-то момент вздумал меня пристрелить, но людям, знаете ли, свойственно ошибаться. В общем, вот договор, здесь все написано. – Борис достал из папки бумаги и протянул Вере.

Та бросила быстрый взгляд:

– А какое я имею к этому отношение?

– Вы же Подольская Вера Григорьевна?

– Нет, – улыбнулась Вера.

– Ладно, – вздохнул Борис, – вы Ольшанская Виринея Александровна, известная под именем Подольской Веры Григорьевны, жена Подольского Глеба Николаевича, сотрудница фирмы «Зодиак»?

– Нет, – еще шире улыбнулась Вера.

– Прекрати паясничать, – не выдержал Глеб.

– А я и не паясничаю, сегодня утром я отправила в суд заявление о разводе и заявление в фирму об увольнении по собственному желанию. Так что я больше не жена, не сотрудница. Я ничем вам не обязана, господа. А теперь, если вы не возражаете, прошу вас покинуть мой дом. У меня много дел.

Глеб и Борис переглянулись.

– Нам надо поговорить. – Глеб принялся сверлить Веру взглядом.

– Мне нужна ваша консультация завтра, – тут же встрял Борис.

– Ничем помочь не могу, я не консультирую.

– Я же вам говорил, – пожал Глеб плечами.

– Глеб Николаевич, а я могу поговорить с вашей… с Виринеей наедине? – Вопрос Бориса был чистой формальностью, Глеб понимал, что от него требуется убраться восвояси, и как можно быстрее.