тема не сходила с повестки дня заседаний московских аналитиков и со страниц журналов, в которых они публиковались. Российские психоаналитики приняли социальный заказ, благодаря которому могли существовать в сносных и даже привилегированных условиях: заказ на поиск нового идеологического лица большевизма. Они отвечали на грубые нападки многих своих противников, которые утверждали несовместимость психоанализа с советским марксизмом и пытались вытеснить «фрейдизм» с его политически выгодной позиции. На место «единственно материалистической концепции человека» разом претендовали рефлексология Бехтерева, физиология условных рефлексов Павлова, а также развивавшаяся в рамках педологии совокупность идей, которые позже станут доминировать на советской сцене под немного длинным названием «культурно-исторической теории деятельности Л. С. Выготского, А. Н. Леонтьева и А. Р. Лурии».

В этой скорее политической, чем научной, борьбе у советских аналитиков были две возможные стратегии. Одна – назовем ее «идеей частного случая» – состояла в доказательстве того, что психоанализ является частным случаем того или другого из этих вариантов «материалистической концепции человека». Будучи частным случаем, он не противоречит марксизму и может даже усилить советскую науку своими эмпирическими наблюдениями. Эта идея частного случая была впервые высказана известным впоследствии философом Бернардом Быховским. Обильно цитируя Фрейда на страницах журнала «Под знаменем марксизма», Быховский пытался доказать, что теория Фрейда монистична, материалистична и диалектична. Образцом же для Быховского была рефлексология Бехтерева, частным случаем которой психоанализ, по его мнению, и является. Потом по его следам некоторое время шел Арон Залкинд. Конкретная реализация этой стратегии ставила, конечно, неразрешимые логические проблемы. Но даже если закрыть на них глаза, психоанализ оказывался подчиненным другим концепциям, что могло устроить кого угодно, кроме самих аналитиков.

Другой, более глубокий подход сегодня назвали бы «идеей дополнительности». Психоанализ и избранная концепция материалистической науки дополняют друг друга, являясь разными точками зрения на те же самые явления. Если это так, то психоанализ и рефлексология или павловская физиология представляют собой равноправные миры, которые, по идее, не должны быть связаны никакими логическими отношениями. Понятно, что идея дополнительности оставляла психоанализу куда большую свободу, чем идея частного случая. Впервые идея дополнительности была высказана Львом Троцким; в не раз повторявшейся им метафоре он сравнивал Фрейда с человеком, который смотрит сверху на воду и видит дно мутно, зато в целом, а Павлова – с водолазом, который кропотливо обследует каждую деталь изнутри.

Близкий к властям Михаил Рейснер продолжал эту тему в статьях 1923–1924 годов. Особенно ценил он психоаналитическую концепцию вытеснения, предвосхищая тем самым позднейшие западные попытки фрейдомарксистского синтеза, связанные с именами Райха и Маркузе. Правда, пафос сексуальной революции, характерный для западных фрейдомарксистов, в статьях Рейснера начисто отсутствовал.

В изданном в 1925 году под редакцией нового директора Института психологии Константина Корнилова сборнике «Психология и марксизм» психоаналитические или, скорее, фрейдомарксистские идеи определенно доминировали над другими подходами. Александр Лурия трактует психоанализ как «систему монистической психологии»; Михаил Рейснер рассуждает о соотношении фрейдистской социальной психологии и марксизма; Борис Фридман публикует статью на тему «Основные психологические воззрения Фрейда и исторический материализм». В попытках авторов поставить рядом привлекательные для них системы взглядов не чувствуется страха, который будет явным в текстах, опубликованных всего несколькими годами позже. Эти работы вполне удерживаются в рамках академической традиции и потому, может быть, сегодня безнадежно устарели. Для серьезных психоаналитиков, однако, такой подход и тогда вряд ли казался приемлемым.

Самый известный из советских психологов, Лев Выготский, внес тогда свой вклад в дело «марксистской критики психоанализа», который долгие десятилетия оставался неоцененным. Искусный методолог, он обратил внимание на радикальное несовпадение между идеями Фрейда и тем, как их излагают, адаптируя к текущему моменту, советские его сторонники. «Ни один психоаналитический журнал, конечно, не напечатал бы статей Лурии и Фридмана», – резонно указывал он в работе, написанной в 1927 году, но опубликованной лишь полвека спустя. Действительные идеи психоанализа, писал Выготский, глубоко отличны от того, что им приписывают большевистские теоретики, и они вводят в заблуждение своих читателей, когда заявляют о близости двух систем, фрейдизма и марксизма. «Получается очень странное положение: Фрейд и его школа нигде не заявляют себя ни монистами, ни материалистами, ни диалектиками, ни продолжателями исторического материализма. А им заявляют: вы – и то, и другое, и третье; вы сами не знаете, кто вы». Выготский был прав, но если бы этот текст был опубликован в конце 1920-х, он бы имел значение политического доноса. Возможно, поэтому Выготский, сам бывший (по списку 1929 г.) членом Русского психоаналитического общества и имевший в нем друзей и соавторов, воздержался тогда обнародовать эту свою позицию.

Адольф Иоффе – пациент

У советского фрейдомарксизма двадцатых годов, неожиданного и странного явления, была все же кое-какая история.

Адольф Абрамович Иоффе (1883–1927) был одной из центральных фигур русской революции. Профессиональный подпольщик, организатор Октябрьского восстания, впоследствии крупный дипломат. Член ЦК РСДРП с июля 1917 года, в октябре – председатель Военно-революционного комитета. Председатель российской делегации при заключении Брестского мира. Участник генуэзских переговоров. Посол в Германии, Китае, Японии, Австрии… Один из лидеров троцкистской оппозиции в партии. После ее разгрома покончил с собой.

Такова биография. Из автобиографии можно почерпнуть более подробные сведения. В 1908 году, ко времени встречи с Троцким в Вене, где они вместе организовали газету «Правда», Иоффе уже в пятый раз бежит из-под ареста. За свои 25 лет он успел много: пропагандистская работа в разных городах России, организация невероятного побега из севастопольской военной тюрьмы, доставка нелегальной литературы в Баку, высылка из Германии особым постановлением имперского канцлера. И еще он побывал студентом двух факультетов – медицинского в Берлине и юридического в Цюрихе.

Если же мы оставим автобиографию и послушаем воспоминания Троцкого, то узнаем нечто поразительное. Старшему товарищу революционные подвиги младшего до их встречи кажутся «маленьким политическим прошлым». В Вене Иоффе проживал в качестве студента медицины и… пациента. Цитируем: «…несмотря на чрезвычайно внушительную внешность, слишком внушительную для молодого возраста, чрезвычайное спокойствие тона, терпеливую мягкость в разговоре и исключительную вежливость, черты внутренней уравновешенности, – Иоффе был на самом деле невротиком с молодых лет». Клинические наблюдения Троцкого состояли в следующем: «…во взгляде его, как бы рассеянном и в то же время глубоко сосредоточенном, можно было прочесть напряженную и тревожную внутреннюю работу». Еще более удивительно – но зато как! – другое: «…даже необходимость объясняться с отдельными лицами, в частности разговаривать по телефону, его нервировала, пугала и утомляла».

Вена этих лет – мировая столица психоанализа. Встречи невротиков со своими психоаналитиками решаются, наверно, на небесах. Аналитиком Иоффе стал Альфред Адлер. Ближайший ученик Фрейда, как раз во время интересующих нас