в них тот же аспект, что и Ермакова: «Страшное у Гоголя и Достоевского» – так называется одна из главных его статей. Тональность, однако, совсем иная: если Ермаков с некоторой навязчивостью показывает, что Гоголь, Пушкин и Достоевский, а также их герои все время чего-то боятся, то Осипова интересует то, как они преодолевают страх. «Как черта выставить дураком» – эта фраза Гоголя представляется Осипову главной его мыслью.

Эротические кошмары «Вия», инцестуозный сюжет «Страшной мести», кровавые сцены «Тараса Бульбы» анализируются как воскресшие детские страхи, «наследство нашего собственного детства или детства человечества»120. Детские страхи в жизни взрослого человека – это и есть невроз, страх перед всемогущим отцом. «Страх отца есть воскрешение нашего детского страха», – пишет он о героях Гоголя, о своих чешских пациентах и, наверно, о своих оставшихся дома соотечественниках.

Клубок жутких событий в повестях Гоголя, да и вообще в жизни, переплетается вокруг секса, но за ним скрывается многое. Любовь и смерть, их сплетение между собой – основной итог анализа. «Ошибка многих фрейдистов, в том числе Ермакова, в том, что они ложно приписывают Фрейду пансексуализм и, любовно копаясь в сексуальных вопросах, искажают все его учение. Фрейд утверждает наряду с основным сексуальным влечением еще другое основное влечение, влечение к смерти»121. Во фрейдовской идее влечения к смерти, обычно воспринимаемой как трагическая, Осипов видит потенциал мужества. Если влечение к смерти так же естественно и фундаментально, как влечение к жизни, то страх смерти – такой же симптом, как страх секса, не более того. «Страх смерти есть невротический симптом», – писал Осипов незадолго до своей смерти122. «Гоголь и Достоевский, хотя и сами страдают инфантильно-архаическими страхами, должны научить нас преодолевать эти страхи, преодолеть робость (слово „робость“ происходит от ребенок) и быть мужественными»123.

В 1931 году Осипов публикует статью «Революция и сон»124 (из одного его письма125 ясно, что этот текст он собирался направить, вероятно в переводе, Фрейду). Его идея проста и парадоксальна. У здорового человека равновесие странным образом нарушается во сне, чтобы потом восстановиться в его дневной жизни. Не то же ли видим мы в обществе во времена революций?

Осипов пробует систематически сравнить два хорошо знакомых ему явления: сновидение и революцию. Сновидение, по Фрейду, есть исполнение подавленных желаний, восстание одних «суб-я» против других, обычно твердо держащих власть; и революция есть реализация подавленных, вытесненных желаний. Амбивалентность и неустойчивость сновидения, нарциссизм его влечений и архаизм символов равным образом проявляются и в революции: «…денщики, отдававшие свою жизнь за офицеров, потом вырезывали им кожу на плечах. И в то же время превратились в полных рабов нового начальства».

И правда, «классовое нарцистическое самоутверждение» революционных масс ведет к таким же глубоким нарушениям принципа реальности, как и причудливая фантазия сновидца. Осипов идет далеко: «Революция и сновидение имеют одинаковое содержание: выявление инфантильных, архаических „желаний“, преимущественно нарцистических, вытесненных и невытесненных. Одинакова и форма этих выявлений… Эта форма прямо непонятна, запутанна, бестолкова, подобно ребусу. И революция, и сновидение одинаково нуждаются в толковании. Толкование показывает, что лозунги революции представляют собой прикрытие, ложную спайку, подобно маскировке сновидений». Поэтому можно «сопоставить нацию в состоянии правопорядка с индивидуумом в бодрственном состоянии и нацию в состоянии революции с индивидуумом в состоянии сновидения». Осипов ощущает парадоксальность, непривычность, интеллектуальную опасность такой аналогии, но остается тверд: «…революция и сновидение есть один и тот же феномен, именно выявление нарциссизма, но на разных ступенях бытия»126. Все это написано ясно, аналитично, без страха. Действительно: «Невротики и психотики испытывают страх там, где здоровый человек может переживать, самое большое, жуть»127.

После смерти Осипова от болезни сердца в 1934 году друзья – литературовед Альфред Бем, психоаналитик Федор Досужков и философ Николай Лосский – издали два посвященных памяти Осипова тома под названием «Жизнь и смерть». К первой годовщине смерти вышли 200 экземпляров первого тома, ко второй – 200 экземпляров второго128.

На кресте на его могиле в Праге надпись: «Д-р медицины Н. Е. Осипов, доцент Московского университета».

Глава VII

Между властью и смертью: психоаналитические увлечения Льва Троцкого и других товарищей

Западные историки уделяют большое внимание идеологическим дискуссиям конца 20-х годов. Исследователи неявным образом соглашаются с советскими участниками этих словопрений, многие из которых действительно верили в то, что от силы и идейной чистоты их аргументов зависело реальное будущее их дела. Между тем будущее решалось людьми, едва ли понимавшими терминологию не только Фрейда, но и Маркса. Дискуссия, ход которой был предрешен, не имела реального значения. Куда больший интерес представляют человеческие судьбы.

Огонь и вода

Как-то после окончания Первой мировой войны Фрейд сообщил Эрнесту Джонсу, что у него был один большевик и наполовину обратил его в коммунизм. Джонс был изумлен. Фрейд объяснил: коммунисты верят, что после их победы будет несколько лет страданий и хаоса, которые потом сменятся всеобщим процветанием. Фрейд ответил ему, что он верит в первую половину.

Ганс Саксрассказывает об этой встрече более подробно. По его воспоминаниям, этот «крупный большевик» был личным другом Фрейда. По словам Сакса, большевик возлагал на психоанализ надежды как на «инструмент, предназначенный для завоевания будущего счастья». Фрейд же мрачно отвечал ему, что темные стороны человеческой природы не могут быть преодолены. Сакс вспоминал: «После революции, когда работы Фрейда стали печататься русским правительством (Государственным издательством (написано по-русски. – А. Э.)), я с оптимизмом говорил о влиянии, которое может иметь психоанализ на создание новой России. Фрейд ответил, сохраняя скепсис по отношению к русской душе: „Эти русские как вода, которая наполняет любой сосуд, но не сохраняет форму ни одного из них“».

Амбивалентная заинтересованность Россией, характерная для окружения Фрейда, была обычной среди западных интеллектуалов с левыми взглядами. Прототипом такого отношения является пример Маркса, который в течение почти всей своей жизни относился к России как к страшной угрозе для цивилизации и рассматривал создание I Интернационала как средство противостоять русскому влиянию в Европе. В конце жизни он вдруг поверил в возможности социализма в России, был в восторге от русского перевода «Капитала», сам начал изучать русский, и после его смерти в его кабинете нашли два кубометра русских материалов.

По словам Джеймса Райса, интервьюировавшего племянницу Фрейда, у него были «десятки родственников в Российской империи». Они нередко направляли к молодому Фрейду больных из Житомира, центра еврейской оседлости на Украине, жестоко страдавшего от погромов. Фрейд имел и личный опыт соприкосновения с революционной борьбой на примере своего дяди Иосифа Фрейда, героя яркого