«Все-таки он помешанный», – подумал Григорян, а вслух ответил:

– Да конечно же подтвержу! Все подтвержу!… Можете не сомневаться!

– И это не повредит вам? – обеспокоено спросил Боровко.

– Да нет же, нет! Теперь – не повредит нисколько. Да если бы даже и повредило – неужто я бы не подтвердил? Неужто бы допустил, чтоб вас вот так, без вины, осудили?!

– Спасибо, – пролепетал сквозь слезы старик. – Спасибо вам, Александр Рафаилович. Вы благородный человек. Спасибо, спасибо вам.

– Да что вы, какие пустяки, – растроганно и смущенно проговорил Григорян и подумал: «Какой преданный и чистый человек!… Готов был за меня на муку идти, в тюрьму… Жаль только, что он не совсем в себе – нельзя его использовать на полную катушку в борьбе против Советчины… А, впрочем, может, и он когда-нибудь на что-то сгодится…»

– Значит, алиби теперь у меня есть? – еще раз пролепетал сквозь слезы старик. – И я могу пойти и сказать им?…

– Ну, конечно-конечно, – заверил диссидент. – Нисколько не сомневайтесь. Я уже говорил: я все подтвержу… Может быть, хотите чаю? – спросил он, уходя от ставшего совсем неприятным разговора. – Или спать вас уложить? Места еще есть.

– Нет-нет! – засобирался Боровко, вскочил. – Я и так… И так уже злоупотребил… вашим гостеприимством… Я пойду… Пойду, на вокзал, пешочком… Здесь недалеко. А скоро электрички пойдут…

– Ну, не стану вас удерживать, – с облегчением произнес Григорян, встал и протянул Боровко руку для прощального пожатия.

Арсений вернулся домой глубоко заполночь.

Настолько поздно, что ни метро, ни автобусы уже не ходили. Возвратился в Москву из Богородского на последней электричке.

Брать такси на вокзале было чистым безумием – не найдешь, а даже если найдешь, никаких штанов расплатиться не хватит.

Пройдя пару кварталов от Павелецкого вокзала, он поймал-таки машину на Садовом кольце. Уговорил таксиста – тот со скрипом, за «два счетчика», согласился рулить к нему в глушь, на Краснодонскую улицу.

Когда во дворе он рассчитывался с «шефом», бросил взгляд на собственные окна. Ему показалось, что они светятся. «Что за чушь… – устало подумал он. – Примерещилось. Или Настька утром позабыла свет погасить».

Но когда он открыл дверь своим ключом, кто-то бросился к нему из тьмы прихожей.

– Гад! Убоище! Где ты шляешься! – прокричал навзрыд женский голос, а потом на него обрушился удар в плечо, а следом – ощутимая оплеуха.

– Тю! Настька! – подивился он и крепко схватил ее за руки. Ее ударчик оказался будь здоров: аж в голове загудело.

Она дернулась, высвобождая руки – и Сеня сгреб ее в свои объятия. И тогда она прильнула к его груди и бурно разрыдалась. Ее тело обмякло.

Арсений стоял, осторожно поглаживая Настю по спине, защищая ее кольцом своих рук от всех бед и напастей. Он понимал: у нее что-то случилось. Что-то трагичное для нее самой – но, возможно… Возможно, радостное для них обоих. Иначе бы… Иначе бы она так поздно здесь не появилась.

Арсений осторожно повлек Настю в комнату. «Не сюда», – прошептала она. Он открыл было рот спросить почему, но с порога глянул и все понял: на его кровати спал Николенька. Спал глубоко и безмятежно. Лицо сына разрумянилось, но ручки были выпростаны из-под одеяла и сжаты в кулачки.

Арсений не стал спрашивать: «Ты ушла от него?» – хотя этот вопрос вертелся у него на языке, но он боялся спугнуть свою удачу, свое счастье. По-прежнему держа Настю в объятиях, он отвел ее в кухню. Усадил на табурет.

– Как ты живешь! – вдруг презрительно, высоким голосом, воскликнула она. – У тебя даже каши никакой нет!

– Теперь будет, – улыбнулся он. Прилив счастья и любви, и радости оттого, что они наконец все вместе, втроем, был настолько силен, что Арсений не смог сдерживать свои чувства.

– Что ты смеешься?! – гневным шепотом выкрикнула Настя. – Я страшная, да?!

Что ему оставалось делать – только снова обнять ее и шептать утешительные слова: что она прекрасная, великолепная, исключительная, навек любимая…

Вскоре Настя вроде бы успокоилась, оттолкнула его и начала, перескакивая с пятого на десятое, рассказывать: как неожиданно вернулся из командировки Эжен – пьяный, как всегда после своих поездок; как он стал обвинять ее в неверности; как начал в отместку хвастать своими любовницами… А главное… «Он спал с моей матерью! Ты можешь себе представить?! С ней, старой коровой! Давно, все время!… Всю жизнь!… Они вдвоем обманывали меня! За моею спиной!… Вот, вот почему она хотела меня за него выдать!… Чтоб жить с ним в одной квартире!… Чтобы блудить с ним!…»

Возможно, в глазах Арсения мелькнуло торжество, потому что Настя снова набросилась на него:

– Чему ты радуешься?! Что меня так опустили?! Небось думаешь: поделом тебе?!

– Нет, – он покачал головой. – Ничему я не радуюсь. Просто… Просто я сегодня… – слова давались ему с трудом и наконец он вымолвил главное: – Я узнал, кто убийца. Кто убил твоих деда и бабку.

Настя посмотрела на него испуганными глазами:

– Узнал?! Ты узнал?!

И тогда Арсений в телеграфном стиле поведал Насте о том, что случилось с ним сегодня.

Об убийце, найденном им в деревне Богородское Ступинского района. О коротком поединке. О том, что рассказала жена шофера, пока тот, отрубленный, пьяный и связанный, лежал на кровати, а они пили чай в доме.

– Дядя Илья… – прошептала Анастасия. – Поверить не могу… Ведь я его маленькой, еще вот такой, знала… Он ведь с дедом всю жизнь… Зачем же он это сделал? Из-за денег?

– Не только, – покачал головой Сеня.

Достал из-за пазухи свернутую в тугую трубочку обыкновенную ученическую тетрадку. Протянул Насте.

– Что это?

– Его признание. Мне дала жена Валентинова. Написал его на случай… – Арсений осекся, махнул рукой. – На случай, если он вдруг погибнет. Он здесь оправдывается. И объясняет, как дело было. Держи.

Настя со страхом и отвращением, словно тетрадь была испачкана в крови, взяла ее в руки.

– Прочитай, – настойчиво сказал Арсений. – Сейчас. Лучше уж узнать обо всем – сразу. – А сам отошел к окну.

Настя с ужасом смотрела на тетрадь. Она боялась ее открыть. Ей казалось, что в ней содержится еще одна тайна – может быть, более ужасная, чем та, о которой она узнала сегодня днем от Эжена.

Настя мельком перелистала тетрадь, которая почти до конца была исписана ровным старательным почерком, чернильной ручкой. Бросились в глаза слова: «Ударил… Убил…»

Настя вздрогнула и, оттягивая момент, когда придется узнать тяжелую, страшную правду, снова ее закрыла.

На синей обложке, чуть выше бледно отпечатанного слова «ТЕТРАДЬ», имелся заголовок. Аккуратным почерком крупными буквами выведено: «Явка с повинной». И подчеркнуто двумя чертами.