Вот и сейчас, возвращенный горбачевской гласностью из многолетней ссылки, он стал принимать самое активное участие в политической борьбе против советского режима. И сегодня гости Григоряна предавались не абстрактной хуле на Советскую власть (как в миллионах других квартир), а разработке конкретных планов борьбы против нее.

Гостей Григоряна, правда, немного смущало присутствие мало знакомого всем Боровко – седого, дурно одетого, в ботинках, не чищенных со времен «пражской весны»… Этот Боровко буквально набился в гости – а теперь, когда компания частью разъехалась, а частью улеглась на раскладушках и диваничках в гостеприимной квартире Григорянов, – все сидел и сидел за столом.

Хозяин догадывался, что Боровко хочет ему что-то сообщить. Что-то, не предназначенное для ушей многих – но вот что? И зачем было тянуть так долго? Почему не выбрать время пораньше, не улучить момент, чтобы перемолвиться с хозяином «тет-а-тет»?

– Ну, рассказывайте, – наконец впрямую обратился Григорян к Боровко, когда под утро они остались за столом совсем одни.

– Меня в КГБ вызывали, – глупо улыбаясь, немедленно выпалил Боровко. – Посадить хотят.

– Повод? – отрывисто спросил Григорян, удивленно подняв брови.

– За убийство.

– Вот как?!

– Да. Якобы я еще в восемьдесят пятом году двух человек убил. Одного партийного бонзу – Капитонова Егора Ильича, и его жену впридачу.

– А вы, я надеюсь, их не убивали? – побарабанил пальцами по столу Григорян.

– Не убивал, – внушительно ответил Боровко. – Но… Но я вот что думаю… Посоветоваться с вами хочу… Может, мне повиниться? Признаться?

– Зачем?! – искренне удивился хозяин.

– Как зачем? – удивился в свою очередь гость. – Я возьму и сознаюсь. Они, «кагэбешники» то есть, меня на процесс выведут. Сейчас уже не те времена, и о процессе все узнают. И писать о нем, и говорить все будут. Не только за рубежом, но и здесь, в Москве, в СССР. А я на процессе скажу: не виноват я. И доказательств у вас – никаких нет. И меня на процессе – оправдают. Вы представляете, Александр Рафаэлович, какой прекрасный удар мы нанесем по КГБ! Всем докажем: он ничуть не изменился и по-прежнему судит невинных людей! Какой повод для всенародного возмущения! Настоящий осиновый кол им в сердце!

«Да он маленько не в себе, – подумал Григорян, с испугом поглядывая на воодушевленного Боровко. – Или очередной провокатор? Да, нет, пожалуй, действительно не в себе – и не маленько, а по-крупному!»

– Ни в коем случае не надо этого делать, – сказал диссидент внушительно. – Зачем вам это нужно?! Вы что, м-м… – пощелкал пальцами, припоминая имя-отчество гостя, наконец припомнил: – Вы что, Иван Саввич?! Зачем вам себя так подставлять?! Категорически нельзя этого делать. Я вам, если хотите, запрещаю.

– Да?… – глуповато улыбнулся Боровко. – А тогда… Тогда у меня алиби на тот день нет, – бухнул он.

Григорян нахмурился. Он уловил, что отчего-то каким-то боком связан со странным стариком и этим его разговором про алиби. Он осторожно промолчал.

– Ведь это одиннадцатого марта восемьдесят пятого года было… – осторожно улыбаясь, начал старик. – Не припоминаете?

– Извините, нет, – отрывисто бросил хозяин.

– Ну как же!… Да ведь в тот самый день, Александр Рафаэлович, мы с вами встречались. Вы ведь тогда из ссылки в Москву приезжали. Нелегально. И мы с вами здесь, у вас на квартире, встречались. И я вам рукопись свою тайную передал. А вы ее… Вы ее потом на Запад переправили…

И тут Григорян вспомнил, откуда они знакомы с Боровко. Этот самый старик был тем человеком, который тогда, четыре года назад, передал ему – под псевдонимом «Александр Беляев» – рукопись о порядках в советских психушках, где лечили принудительно – в том числе и диссидентов. Рукопись «Беляева» оказалась ярко документальной, публицистической. Григорян по своим каналам поспособствовал тому, чтобы переправить ее на Запад. Там она вышла в «Континенте» и отдельной брошюрой в издательстве «Ардис», а прежде главы из нее много недель подряд читали по «Свободе». Документальная книга имела тогда, во времена, когда никакой гласностью еще не пахло, оглушительный резонанс. Однако никто – ни западные публикаторы, ни даже «искусствоведы в штатском» – так и не разнюхали, кто в действительности является ее автором.

– Ах, это вы! – воскликнул пораженный и слегка смущенный хозяин. – Простите. Сколько лет прошло!… Да и виделись мы с вами, право, мельком. А книгу вашу я прочитал. Тогда же, как вы мне принесли. В первую же ночь. Исключительный документ, знаете ли!… Редкостной мощи!… Спасибо, спасибо вам за эту работу!… – Григорян приподнялся и через стол пожал Боровко руку.

– Спасибо, конечно… – сконфуженно пролепетал старик. – Да я ведь не об этом… То есть и об этом тоже, но… – Он замолчал, но потом справился все-таки без всякой помощи Григоряна со скачущими мыслями и продолжил: – Дело в том, что рукопись я вам как раз одиннадцатого марта передавал. И в этот день человека того убили. Капитонова Егора Ильича. И жену его зарезали… И меня теперь спрашивают: ваше алиби на тот день. А я ж не могу сказать им, – Боровко дернул головой, под «ними» имея в виду следователей из КГБ, – что мы в тот день как раз с вами встречались… Ведь им же ничего нельзя говорить! Ни в чем признаваться! Им только одно «а» скажешь – они ведь тут же обязательно и про «б» спросят… И выведают… Им палец в рот положишь – а они всю руку отхватят… Я, предположим, скажу, что встречался тогда с одним человеком – а они сразу: а с каким-таким человеком?! Значит, мне придется называть вас! – с ужасом проговорил Боровко. – Что я с вами встречался! А ведь вы тогда в ссылке были. Вы в Москву нелегально приезжали!…

– Ох, да какие пустяки! – воскликнул диссидент. Он был тронут до глубины души преданностью старика. – Да кого это сейчас волнует – нелегально ли я тогда приезжал?! Четыре года ведь прошло! Да что им сейчас за дело до этого!… Не те у них заботы. Им бы, «гэбешникам», сейчас своих бы пересчитать!…

– Да? – радостно просиял Боровко. – Можно все рассказать? Правда?… Но все равно: я должен был у вас спросить… А потом: допустим, скажу я им, что мы, значит, в тот день с вами встречались… А они спросят: а зачем встречались? Почему встречались? И что?… Мне им про рукопись рассказывать?… А ведь это, наверно, до сих пор для них тайна. И до сих пор, для меня – уголовная статья…

– Ну зачем же: раз уж начали рассказывать, то все до копейки рассказывать? – вскричал Григорян. – Не надо им ничего про рукопись говорить!… Скажите им: были, мол, у меня в гостях. Я сам вас пригласил. Сидели мы с вами весь день здесь в квартире, чаи распивали… Спросят, зачем я вас пригласил, так и скажете: прослышал, мол, сам Григорян, что Боровко в сторону диссидентства склоняется, вот и пригласил, чтоб о ваших идейных устремлениях выведать… Да только, мол, не подошли вы мне – слишком вы спокойный человек, слишком любите свою Родину… С тем, скажете, со мной и расстались.

– И вы подтвердите? – с облегченной улыбкой, да даже сквозь навернувшиеся слезы спросил старик.