– Правда? – Анфиса наконец повернула к Арсению свое исплаканное лицо, и оно осветилось надеждой. – Не врешь ты?

– Зачем мне врать? Я не прокурор.

– Слушай, ты занеси его в дом, а? Ведь холодно ему…

Арсений только успел отрицательно покачать головой, как с улицы, от забора, раздался посторонний боязливый голос:

– Сергевна? Что тут у тебя? Стреляли, что ль?

Арсений оглянулся. На расстоянии метров десяти от калитки, прячась за почерневшим столбом, выглядывала давешняя соседка с обветренным лицом скотницы.

– Стреляли! – крикнул Арсений. – Случайно! Несчастный случай!

– Сергевна! – снова заполошно выкрикнула женщина-соседка. – А ты теперь ответь! Ты-то живая? Голос подай!…

– Живая я! – дрожащим голосом ответила Валентинова. – Правду парень говорит. Несчастный случай.

– Тетенька, милицию надо вызвать, – прокричал в сторону соседки Арсений. – Бегите в город звонить.

– Правда, Анфиса Сергевна? – выкрикнула краснолицая «скотница» из-за столба.

– Нет, Семеновна! – вдруг изо всей мочи заорала жена шофера. – Нет! Не надо милиции! Мы сами! Сами разобрались.

Арсений прикинул: вряд ли соседка видит лежащее на крыльце тело Валентинова.

– Правда не надо милиции? – прокричала «скотница».

– Святой истинный крест! – заорала в ответ жена шофера.

«Что ж они тут, в деревне, все криком-то разговаривают, – внутренне поморщился Арсений. – Так и оглохнуть недолго».

– А что было-то? – проорала соседка.

– Случайно! Случайно я стрельнула. По ошибке. Я ворон… Ворон я пугала. Не надо ничего. Никакой милиции.

– Точно?

– Точно-точно. Ступай, Семеновна.

Та сторожко вышла из-за укрывавшего ее столба и, пару раз опасливо оглянувшись на дом Валентиновых, поспешила по улице прочь.

– Холодно, – безучастно сказала Валентинова. – Пойдем, парень, в дом.

…Они вдвоем перетащили бесчувственное тело шофера внутрь дома. Уложили его на продавленную панцирную кровать. От Ильи разило потом и перегаром. Дышал Валентинов ровно. На лбу выступила испарина.

– Может, ему врача? – боязливо спросила его жена. – «Скорую»?

– Он просто отключился. Спит. Пьяный же. – Арсений пощупал пульс на могучей шее. Пульс был спокойным, полным. – Да и к кому вы «Скорую» вызовете? К мертвому четыре года человеку? Объяснять ведь придется.

– И правда, парень, – согласилась Анфиса Сергеевна. – Эх, да и ничего ему не сделается, душегубу проклятому. Ничто его не возьмет.

– Вы уж мне-то водички дайте… – попросил Арсений. – Раз в дом я все-таки вошел.

– Сейчас, сынок. Я чайничек тебе поставлю. Чай-то пить будешь?

Арсений кивнул.

Хозяйка захлопотала на кухоньке-терраске. Поставила железный чайник на газовую плиту.

Арсений огляделся. Кругом царила чистенькая бедность. Старая мебелишка, с бору по сосенке. По стенам развешаны репродукции из «Огонька»: «Грачи прилетели», «Дети, убегающие от грозы», «Медведи в лесу»…

Анфиса налила Арсению жидкого чаю в щербатую чашку. Механически положила в две розеточки варенья, клубничного да смородинового. Мысли ее, казалось, были далеко.

– Как же вам, Анфиса Сергеевна, удалось его четыре года-то прятать? – спросил Сеня, подсаживаясь к столу.

– Ох, парень, сама не понимаю… – вздохнула она, усевшись напротив.

По всему было видно, что настроилась на долгий рассказ. На то, чтобы излить душу человеку, который, как и супруги Капитоновы, стал жертвой ее мужа.

– Он ведь сразу после убийства другим стал… Чуть что не по нему, или поперек скажешь – кричит, руки распускает… Пришел тогда, четыре года назад, в марте – лица на нем нет. Вот, говорит, хозяев моих убили… Он Капитоновых-то в шутку «хозяевами» называл… Я заахала – а он водку пить. Пьет – и не веселится, а только мрачнее делается… И так – каждый день. С работы приходит, мрачный, водки выпил, поел – и спать. А во сне мечется, кричит… Я и знать не знала, что с ним… Это уж только потом, осенью, мне все открылось… А в том июне он дочке вдруг денег на кооперативную квартиру дал… На первый взнос, на трехкомнатную… Дочка ведь с зятем тогда с нами жили… Я к нему – с расспросами: откуда, мол, деньги? А он мрачнеет, ругается: не твое, мол, мать, дело… И если пьяный, так кулаком двинуть и норовит… Я испугалась, помню, тогда: думаю, его на автобазе в нехорошие дела вовлекли. Оттуда и деньги… Решила, в шайку расхитителей он попал, а они там налево запчасти пускают или бензин казенный… Ночи не спала… А он, вона, оказывается, что учудил… Еще страшнее…

Герой рассказа Анфисы Сергеевны в это время спал на кровати со связанными руками. Покряхтывал во сне, постанывал… «Что за напасть на наших русских женщин – в виде наших же мужиков… – подумал мельком Арсений. – Они их, засранцев, и водкой поят, и спать укладывают, сапоги с них снимают… А иные как эта, – и от милиции прячут… Что ж русские женщины до такой степени сами себя не любят? Почему они мазохистки такие?…»

– Потом на пенсию Илью проводили… – продолжала Анфиса Сергеевна. – Электробритву ему новую вручили, «Харьков»… Все культурно прошло, чинно… А дома он стал сидеть – и вовсе такое началось… Пьет целый день да радиоточку слушает. И не выходит никуда. И ко мне придирается. И дочку с зятем гоняет. Они аж не выдержали с ним жить, и пока ихний кооператив строился, ушли от нас. Квартиру стали снимать. Илья опять им на это денег дал. А потом… Потом как-то – в декабре того года, восемьдесят пятого, это было – вдруг объявляет: я, мать, завтра на рыбалку поеду. На Московское море поеду. Один… Я, дура, грешным делом порадовалась: выздоравливать стал мужик… Ну, взял он удочки, вещмешок – уехал. Сказал, что на два дня… А ночевать там у кого-то на квартире будет. Угол, мол, снимет… Но на второй день его нет. Я особо не волновалась: ну задержался мужик – клев, значит, хороший… Нет и на третий день… Тут я маленько нервничать начала… А на четвертый день – вдруг звонок. Он. Трезвый. «Это, – говорит, мол, – я… Из телефона-автомата звоню… Но ты, – говорит, – никому не сообщай, что я, мол, звонил. Говори, будто не вернулся с рыбалки. А сама давай приезжай на дачу в Богородское – сюда то есть. Я, говорит, здесь буду. Но ты про меня никому ни слова. А пикнешь, говорит, кому – убью. Изобью, мол, до смерти»… Ну, я схватилась – и сюда поехала…

Она тяжело, с присвистом, вздохнула. Арсений понимал: сейчас ее не нужно прерывать, задавать наводящие вопросы или поторапливать. Она и без того готова рассказать ему все. Ему, первому ее настоящему собеседнику за все эти годы.

– Приехала я сюда той зимой… – выдохнула жена шофера, жена убийцы. – Дом тихий стоит. Ставни закрыты. Печка не топится. А внутри – он. Пьяный. В чужой одежде. Я ему: что, мол, случилось? Ну, тут он мне и открылся. Все рассказал. И про Капитоновых, и про деньги… А потом и говорит: «Я, мол, теперь здесь жить буду. Втайне. Ты мне, говорит, сюда продукты привози. А всем говори, что я на рыбалке пропал. Утонул, наверно… А если, говорит, вдруг тело чье-то утопленное на Московском море найдут и тебя опознавать позовут – посмотришь и скажешь, что да, меня узнала. По одеже, мол, узнала. Он это, скажешь, Илья Валентинов…» Я ему: «Так ты что, еще один грех на себя взял?! Еще одну душу погубил?!» А он смеется. Так смеется, что мурашки по коже. «Этот, – говорит, – мужик, в чьей я одежде, не живая душа была, а бродяга, забулдыга, человек все равно конченый…»