– Я ведь почему спрашиваю… Понимаете, – быстро-быстро заговорил Арсений, – у нас на автобазе имеется музей, а в нем есть уголок, посвященный видным деятелем партии и правительства, которых обслуживал наш коллектив. И в нем, в музее, имеется стенд, посвященный Егору Ильичу Капитонову, – он продолжал нести ахинею, – поэтому я, от лица комсомольской организации, был бы вам очень благодарен, уважаемая Анфиса Сергеевна, за любую информацию об этом замечательном человеке – Капитонове, то есть… Вот я и интересуюсь: рассказывал ли вам что покойный супруг о нем? В частности, о том, как тот скончался? Ваш супруг с ним, считайте, практически рядом был до самой кончины?

В доме, за закрытой дверью, Арсению опять послышался какой-то шум: вроде бы чье-то сдерживаемое дыхание… А потом звяканье… Или это у него от деревенской тишины в ушах звенит?

– Да что ты тут все вынюхиваешь! – взорвалась хозяйка. А потом вдруг потребовала безапелляционно: – Документы свои покажи.

К такому повороту событий Челышев был не готов.

«Эх, не убедил я тетку, – с досадой подумал он. – Не разговорил».

– А-анфисочка Серге-евна, – протянул он, разводя руками, будто глубоко обиженный ее недоверием.

Медленно полез в карман за паспортом – а что ему еще оставалось делать? Протянул ей документ. Тетка взяла его краснокожую паспортину, раскрыла. Прочитала, беззвучно шевеля губами, фамилию – имя – отчество. Вдруг лицо ее исказилось недоверием, недоумением, страхом. Она перевела взгляд на Арсения. Вид у нее был такой, будто она узрела восставшего из гроба. Губы ее тряслись.

– Ч-че-лы-шев… – прошептала она. Арсению показалась, что она вот-вот грохнется в обморок. Вдруг дверь дома с шумом распахнулась. Распахнулась изнутри.

– Шепчетесь!! – заорал кто-то бешеным голосом. – Сговариваетесь!!

На пороге возник небритый человек. Лицо его было искажено одновременно и злобой, и страхом. Глаза вылезли из орбит. Челышев отшатнулся и увидел, что мужик – бледный, опухший, в одной майке – держит в руках двустволку.

– Продать меня решила! Шепчется!… Продать, гадина, решила! – заорал мужик, и вдруг, даже не вскидывая ружье, пальнул из одного ствола в сторону Анфисы Сергеевны. Дернулась двустволка, из дула вылетел вихрик раскаленных газов – но за секунду до этого Анфиса кубарем покатилась вниз. Она полетела по ступеням сквозного крыльца в сторону огорода.

Звук выстрела громко ударил по ушам, далеко разнесся по опустевшей деревне.

Откуда-то снизу, с земли, на одной отчаянно-испуганной ноте закричала хозяйка: «А-аа-аа!»

Мужик повернул ружье в сторону Челышева. Держал он его от бедра, как в боевике. Дуло уставилось прямо в живот Арсению. До него была пара метров. Если мужик выстрелит – это верная смерть. А бешеные, безумные глаза его не оставляли никаких сомнений в том, что через секунду он выстрелит.

Арсений не раздумывал. Тело его, натренированное лагерными драками, само решило, что делать. И выбрало единственный возможный в ту секунду вариант – хотя никогда еще Арсению не доводилось стоять под дулом ружья. Перед лезвием ножа – да, приходилось, а вот перед пулей в первый раз.

Арсений быстро оперся обеими руками сзади на перила крыльца. Затем подпрыгнул – и ногами ударил мужика в грудь. Это движение заняло секунду.

Тело нападавшего от удара дернулось назад. Ружье пошло вверх. И в этот же миг раздался выстрел. Удар, вспышка на секунду обездвижили Арсения. А еще через секунду он понял, что невредим. Пуля ушла вверх.

И Арсений вдруг с необыкновенной, ослепительной ясностью (которая бывает только в моменты крайнего напряжения и опасности) увидел, что творится вокруг него:

Мужик в майке упал. Он ворочается на крыльце у его ног. Баба, сверзившаяся с крыльца, сидит на земле, прислонясь к дому. Она продолжает орать на одной ноте: «А-аа-аа!» – однако на ней нет следов крови и, кажется, она не ранена, не задета.

Ружье, выбитое из рук мужика, валяется рядом с ним на крыльце. Мужик лежа перебирает руками, вслепую ищет ствол, пытается подняться.

А над деревней, отразившись от леса, разносится эхо выстрела. И кричат, носятся над полем вспугнутые вороны.

…Тут для Арсения кончился «стоп-кадр», и он, повинуясь лагерному инстинкту – добивать поверженного противника, – сделал три шага в сторону мужика и ударил его ногой прямо в голову. Раз, потом другой и третий.

Сильная, цепкая рука мужика попыталась было схватить его за ногу, но ослабла, упала.

Мужик хрипел и стонал. И замер у ног Арсения.

Сеня тяжело дышал.

«У-убили-и!…» – голосит бабка внизу, на земле.

Арсений всмотрелся в лицо поверженного. Глаза его закрыты. Но он, безусловно, не мертв. Дышит. Небритое, изжелта-бледное лицо показалось Арсению знакомым. Где-то он его видел… Но где? Неужели? Не может быть!

И только спустя минуту он понял, что это – постаревший лет на двадцать, измученный, изболевшийся Илья Валерьевич Валентинов. Водитель Егора Ильича Капитонова.

Якобы погибший, утонувший четыре года назад.

Настя объявилась в половине четвертого. Щелкнул замок, из прихожей раздалось радостное: «А где мой зайчик?»

Зайчик, Николенька, с шумом понесся из детской ей навстречу. Эжен плеснул в тяжелый стакан новую порцию виски.

Пока ждал жену, он провел небольшое расследование. Пара телефонных звонков – пресловутой Милке Стрижовой и еще одной жениной подруге. Нет, – сочувственно сообщили ему женщины, – Настя к ним не заезжала и не звонила.

Да, о серьезной легенде прикрытия супруга не позаботилась. А чего зря трепыхаться, если муж обещал вернуться только через неделю?

Эжен брезгливо заглянул в Настин одежный шкаф. Пристально изучил ящичек, где жена хранила белье. Он прекрасно знал, что в обыденной жизни она предпочитает носить скучный хлопок. Любит, чтобы тело дышало. Но сейчас все трусишки нашлись на месте. Отсутствовал единственный комплект белья: ярко алые стринги и такой же бюстгальтер. Последний подарок из Парижа. Его подарок.

«Кто?» – задался вопросом Женя. И сам же себе ответил: «Больше некому».

По прямому телефону он позвонил следователю Воскобойникову. Пройдоха ответил мгновенно.

– Челышев что, на свободе? – спросил требовательно Эжен.

– Да, его выпустили. А что, дама уже пропала? – следователь заржал.

Эжен не стал швырять трубку. Вместо этого он разгрохал телефон о стену. С минуту сидел молча, налаживал дыхание. Потом пантерой пробежал по квартире. Изъял из сейфа всю наличность. Из спальни забрал Настину шкатулку с золотыми побрякушками. В шкафу под бельем нашел ее же сберегательную книжку – на каждый день рождения он клал на ее имя по пятьсот рублей. Перенес трофеи в свой письменный стол, запер его на ключ. Вернулся в гостиную и снова налил себе виски. Теперь оставалось только дождаться, пока жена решится войти и поздороваться. А что ей сказать – он уже решил.