— Они принадлежат роду моей матери, есть документ с печатью подеста, — тихо сказала мадонна Алигьери.

Большой Барон хмыкнул:

— Разумеется, сестрица! Но ты ведь — одинокая слабая женщина, ты не сможешь управиться с этаким имуществом. А с мужем, которого я тебе присмотрел, дело пойдет веселее. Да и пареньков твоих, глядишь, дома оставят.

— Что вы такое говорите, мессир Корсо! — Джемма не замечала, что мнет пальцами самый красивый цветок. — Я никогда не выйду замуж при живом муже.

— Ну это можно исправить, — неожиданно спокойно отреагировал Корсо, — муженек твой, правда, больше мечом не машет, но по-прежнему сует свой нос, куда не следует.

Большой Барон расхохотался и, не попрощавшись, ускакал. Джемма швырнула на каменную дорожку кровавый комок, еще минуту бывший прекрасным цветком, и тяжело задумалась. Никаких способов защитить себя от посягательств ей в голову не приходило. Корсо боялась вся Флоренция. Единственный его соперник, Россо делла Тоза, вроде бы осмеливался не подчиняться Большому Барону, но с какой бы стати он стал помогать жене бывшего приора, попавшего в опалу? А что, если сделать вид, будто она согласилась с предложением Корсо, а потом, сославшись на нездоровье, откладывать свадьбу, а за это время попытаться узнать про Корсо нечто такое, что пригодилось бы Россо делла Тоза? Хотя, если Большой Барон захочет, он выдаст ее замуж и мертвую. А так ли уж надо противиться? Ведь за Алигьери ее тоже выдали безо всяких намеков на любовь.

И вдруг она вспомнила, как когда-то в прошлой жизни ее муж сидел во дворе на скамейке, окруженный детьми, и рассказывал им устройство ада.

«Дьявол всегда все переворачивает. Поэтому ад представляет собой перевернутый конус. Чем глубже, тем меньше места для грешников. Так сделано потому, что самые страшные грехи встречаются гораздо реже обычных».

И тут же до нее донесся другой голос — ее собственный, старательно выговаривающий:

— Клянусь быть с тобой в счастии и несчастии, в здравии и болезни, а также любить и уважать тебя до конца жизни моей…

…В это время в замке графа Гвиди ее супруг решал сложную и трудновыполнимую задачу: как, будучи изгнанником, принятым под кров из милости, произвести впечатление на юную белокурую особу, именуемую мадонна Пьетра. Он и в юности-то не слыл повесой. Сколько раз в Болонском университете ему доводилось пугать Чино да Пистойю своей задумчивостью, доходившей до того, что он переставал отзываться на вопросы. А теперь он к своему не самому удачному характеру еще и немолодой, бездомный, живущий фактически на подаяние. Но ангельские кудряшки никак не выходили из головы…

Он вскрикнул от неожиданности, когда в дверь постучали.

— Войдите…

И, не веря своим глазам, увидел белокурые пряди.

— Чем обязан? — выдавил он внезапно охрипшим голосом.

— Мне прочитали ваши стихи про ад, — сказал ангел, — я в удивительном восторге… я просто не знаю… не знаю… Боже, в ваших глазах бездна…

Сколько он потом ни вспоминал, но так и не смог понять, почему это юное существо оказалось в его объятиях…

…Джемма подняла раздавленный цветок и осторожно положила в траву.

— Но, Боже, — прошептала она, — молю, защити моих детей! Если я откажу ему — он может убить их.

И словно в ответ послышался крик Якопо:

— Мама! Что происходит? Там огромный пожар!

…На этот раз уже сами флорентийцы не могли разобраться, кто против кого воюет. Все улицы позапирали на цепи, на площади перед Барджелло, пугая всех, встала телега с городским знаменем как знак большой войны. Говорили, будто кто-то из черных гвельфов поддерживает французского короля и мутит воду, желая разорения милой Фьоренцы. Иные продолжали твердить, что все зло от гибеллинов, кто-то призывал просить защиты у императора.

К матери Джеммы опять заехал Корсо.

— Ну как, сестренка, пойдешь замуж? — спросил он, пристально глядя на Джемму.

— Моя судьба в руках Божиих, — ответила она, — как Он сотворит, так и будет.

— Хм… — задумчиво произнес Большой Барон, — пусть так. Пока он сотворил твоему муженьку печальную участь. Он сейчас в Вероне, и туда за его головой поехали веселые ребята с большой дороги. Посмотрим… Мне дома твои не нужны, сестренка, я не нищий. Просто твой супружник руку на меня поднял, а я такого не прощаю. Потому на будущее счастье не надейся. Тот, за кого я тебя сосватал, чужих детей не любит. Да и жены у него мрут как мухи.

Он вышел, по обыкновению, не прощаясь. Джемма бросилась в свою комнату и упала на колени перед распятием:

— Боже! Не оставляй меня! Я правда не желала зла Лаисе, только хотела, чтобы она замолчала. Неужели ты накажешь меня так страшно?

* * *

В это время в Вероне ее муж уговаривал синьора города Бартоломео делла Скалу восстановить справедливость и помочь белым гвельфам. Немолодой правитель терпеливо выслушивал Алигьери, однако соглашаться не торопился.

— Твои стихи прекрасны, — наконец сказал он, — я бы с удовольствием сделал тебя придворным поэтом, но ты выбрал не самую лучшую партию.

— Даже если и так, — отвечал Данте, — с нами поступили несправедливо. Разве недостойно защитить угнетенных от произвола?

— Вы сами выбрали свою судьбу, — возразил синьор Бартоломео, — ваши идеи не вполне честны. Гвельфы всегда поддерживали папу — так делают и сейчас черные. Гибеллины — за императора. А вы? Сначала выступали за независимость своей республики, а теперь хотите пойти на нее войной.

— К прискорбию своему, вынужден со многим согласиться, — вздохнул Алигьери, — правда, мои личные воззрения отличаются от собратьев по партии. Мой идеал — императорская власть, подобная Римской империи прошлого. Это — настоящая земная власть, которой не должен заниматься римский первосвященник. Таким образом, меня можно причислить к гибеллинам, просто по рождению я оказался гвельфом. Но все же: если белые гвельфы были бы совсем неправы, разве их поддержала бы Болонья?

— На словах, мой дорогой, только на словах, — усмехнулся правитель Вероны. — На деле же некоторые особенно шустрые болонцы охотятся за твоими товарищами по партии, дабы получить за их головы награду во Флоренции. Но я не говорю тебе «нет». Прежде, чем принять решение, я должен многое обдумать и кое-что узнать. Поэтому давай перенесем наш разговор на следующую неделю.

С чувством досады Данте вышел на улицу. Три дамы — Справедливость, Правда и Законность, — а существуют ли они в жизни или только в умах идеалистов?

Он шел по Рыночной площади, рассматривая кость какого-то непонятного животного, висящую в арке одного из домов. Солнце палило все ярче, направо манил прохладной тенью переулок. Алигьери завернул туда. У него оставалось немного времени. После обеда его ожидали занятия латынью