как в Пурим. Всем нравится носить маски. Но некоторые… не снимают их.

– А кого вы…

– Секрет.

– Ну расскажи!

– Немца.

– Нацист? Здесь?

– Тихо! – прикрикнул на нее Морис.

Жоэль никогда еще не слышала, чтобы отец говорил таким резким тоном. Как незнакомец. Виктор опять потянулся к странному радиоприемнику, включил его и повернул ручки. Послышался треск помех, затем зазвучали скрипки. Барабаны. И пронзительный голос Умм Кульсум. Было жутковато слышать голос из Каира здесь, посреди ночи.

* * *

Улица Яффо спала, когда они вышли из машины. Прощаясь, все ощущали странную скованность. Будто каждый совершил что-то неловкое, но извиняться не желал. Laila tov, спокойной ночи. Виктор исчез в ночи на своей богине. И больше Жоэль его не видела до дня бат-мицвы, когда обнаружила дядю Виктора на кухне, нависшим над Ясминой, которая лежала на клеенчатой скатерти с желтыми цветами, обхватив его ногами, а у дяди Виктора были спущены штаны.

Глава

31

Нет. Наверное, она ошиблась. То, что она видела, было настолько невероятно, что не могло быть правдой. Это было единственное объяснение. Жоэль выскочила из квартиры и сбежала вниз по лестнице. Никто ее не заметил, даже соседи, так что она запросто могла притвориться, что ее там вообще не было. Никто, кроме Мориса. Когда она вылетела из подъезда, он окликнул ее. И удивился, почему она не остановилась. Но не придал этому значения – он увлеченно фотографировал праздник на улице.

* * *

Она не появилась до вечера, растворилась в толпе других детей, помогала накрывать праздничные столы на улице, сторонилась родителей, когда они сели за общий ужин, держалась подальше от дяди Виктора, который пил со всеми, а когда опустилась темнота, убедила себя, что ничего особенного не произошло. Она уже взрослая, говорили ей, у нее теперь есть обязанности перед обществом, она – часть общества. Вот это и произошло. И ничего больше.

* * *

Быть взрослым означало что-то знать и не говорить об этом. Улыбаться, когда этого не хочется. Не плакать, когда хочется плакать. Сидеть за столом, покрытым клеенкой в желтых цветках, и говорить совсем не то, что чувствуешь. Предавать одного человека, чтобы защитить другого. Научиться любить ложь. А ночью, вместо того чтобы спать, играть в шахматы со своими мыслями. Планировать на три хода вперед и угадывать чужие ходы.

А когда терпеть становилось невмоготу, снова обращаться в ребенка. Шипеть на собственную мать, как уличная кошка. Вскакивать из-за стола от любой мелочи. Не спешить домой после школы, а бродить по городу, перебирая в голове безумные мысли. Знать, что нужно принять решение, но откладывать снова и снова, потому что придется предать либо отца, либо мать. Убегать, убегать, убегать и, наконец, в момент слабости прийти к папе и стоять перед ним, дрожа и не в силах вымолвить ни слова, пока он сам ласково не примется расспрашивать. И тогда выложить все и ужасно стыдиться этого. Потому что предаешь мать. Потому что втыкаешь нож в сердце отца.

* * *

– Ты уверена, Жоэль?

– Да.

Отец какое-то время стоял точно статуя, которая вот-вот упадет. Затем пошел к двери и запер ателье. Сейчас не до посетителей. Но Жоэль почудилось странное: будто так он хочет помешать ей сбежать. Хотя она вовсе и не собиралась сбегать. Жоэль заметила, что походка у отца сделалась какой-то неуверенной, она кинулась, чтобы поддержать его. Но он отстранил ее руку и медленно сел на стул за прилавком, навалился на него, точно немощный старик. Заозирался по сторонам, словно что-то потерял, рука его нашарила фотокамеру. Он повертел ее, потом достал из ящика отвертку и начал откручивать винты.

– Что ты делаешь, папá?

– Затвор барахлит. Смотри, вот рычаг, который тянет пленку вперед после каждого снимка. Колесико заедает.

Жоэль неуверенно смотрела на него, ее переполняла жалость. Но показывать ее было нельзя, потому что папá точно не захочет, чтобы его жалели.

– Ты сказала маме?

– Нет.

– И не говори. Обещаешь?

– Да.

– И дяде Виктору тоже не говори. Понятно?

– Да, папá.

– Разве тебе не нужно сейчас на урок по фортепиано?

– Ты запер дверь, папá.

– Ах да. Верно. – Он достал ключ из кармана и встал. – Ты уже ела?

– Я не голодна.

Он достал несколько монет из кошелька.

– Купи пару бурекас [62]. Заниматься лучше на сытый желудок.

– А с тобой правда все в порядке?

– Да. Поторопись, а то опоздаешь.

Она почувствовала, что лучше оставить его одного. Потому что у него не было сил притворяться перед ней.

Глава

32

Подозревать, что жена тебе изменяет, – значит отправиться во времени назад. Вспоминать неважные мелочи, которые теперь обретают важность. Слово, взгляд, мимолетное прикосновение. Искать детали, которые ты проглядел. Тот момент, когда все началось. Внезапно все наполняется смыслом. И чем больше ты об этом думаешь, тем отчетливее все складывается в единую картину. А потом добавляешь новые детали, которые, возможно, произошли, а возможно, и не произошли.

* * *

И все равно ты еще не знаешь, правда ли это.

* * *

Ты не говоришь об этом ни с кем, тем более – с женой. Но мысли преследуют тебя днем и ночью. Начинаешь винить себя, искать причину – неверное слово, упущенную возможность, момент, когда любовь выскользнула из ваших рук, а вы и не заметили.

* * *

Но все равно ты еще не знаешь, правда ли это.

* * *

Ты то злишься, то грустишь. Прячась как идиот за деревом, смотришь на окно, за которым твоя жена лежит на кушетке доктора Розенштиля. Умирая от желания узнать, что она говорит ему сейчас. А когда она выходит из его дома, ты следуешь за ней, точно влюбленный дурак: на рынок, где она покупает овощи к ужину, к сапожнику, которому нужно отдать в починку развалившиеся туфли дочери. Тайком ищешь тетрадь, куда она записывает свои сны, но не можешь найти. А когда вы сидите вечером за столом и все как прежде, ты спрашиваешь себя, а вдруг тебе просто мерещатся призраки. Вдруг подозрение несправедливое, оно может разрушить все, а может лишь выставить тебя в смешном свете. Ночью лежишь рядом с ней, сходя с ума от желания, занимаешься с ней любовью, и она нежна, как обычно, и ты сходишь с ума, так и не зная, правда ли это.

А потом ты начинаешь ей врать.

* * *

– Морис? Чем обязан этой чести? – Виктор отступил