жизнь началась только тогда, когда у меня появилась цель. Одна-единственная. И все, что мы построили… это нельзя просто выбросить.

– Почему ты не злишься на нее?

– Знаешь, иногда нужно отбросить свои чувства… Ради общего блага.

– Ты не можешь просто позволить ей изменять тебе!

– Послушай, милая. Я не сказал маме, что ты ее видела. И ты тоже не будешь ей говорить. Ни ей, ни дяде Виктору. Это будет наш секрет.

Жоэль остановилась и покачала головой. Это было неправильно. Это противоречило всему, что для нее олицетворял папá. Не только его словам, всей его жизни.

– Ты всегда говорил, что лгать нельзя!

– Это не ложь. Она знает, что я знаю.

– А дядя Виктор?

– Он говорит то же самое. Что этого не было.

Жоэль молчала. Она будто наткнулась на стену. Она не хотела еще больше осложнять жизнь отцу. Но ее переполняли гнев и разочарование. Впервые папин образ дал трещину. Он не лучше мамы, раз закрывает глаза на ее предательство. И хотя Жоэль изо всех сил старалась походить на него, она была другой. Вспыльчивей. Идеалистичней. Тверже. Разве можно отбросить чувства, если познаешь мир через них? Жоэль не могла вынести того, что отец съеживался буквально на глазах. И как-то за ужином она не выдержала и внезапно сказала, глядя на мать:

– Ты не заслуживаешь папá.

Ясмина испугалась. Морис бросил на Жоэль предупреждающий взгляд. Но ее было уже не остановить.

– Я все знаю! Ты шлюха!

Ясмина выждала мгновение, не вмешается ли Морис. Затем так сильно ударила Жоэль по щеке, что та чуть не упала со стула.

– Неблагодарная дрянь! Мы все делали только для тебя!

Морис впился глазами в Ясмину, словно она дала ему пощечину. Жоэль выбежала из квартиры.

* * *

Морис не узнал, говорила ли Ясмина об этом с Виктором. Встречались ли они тайно. Виктор просто перестал появляться. Прошло несколько месяцев. Атмосфера в квартире остыла, как осенний воздух на улице Яффо, будни тянулись с гнетущей обыденностью. Жизнь их походила на дерево, в которое ударила молния, – снаружи целое, но внутри выгоревшее. Готовое сломаться в очередную грозу. Но гроза так и не пришла. Только война – у Суэцкого канала. И это было, в некотором смысле, удачей. От Виктора не было вестей. Все говорили только о Гамале Абдель Насере. По телевидению показывали толпы ликующих египтян. Англия и Франция послали военные корабли, Израиль провел мобилизацию.

* * *

Морису тоже пришлось записаться в армию. Доставая из шкафа свое удостоверение резервиста и форму, он спрашивал себя, оберегает ли его Виктор по-прежнему? Или же позаботится о том, чтобы Мориса отправили на фронт, прямо на передовую?

И тут произошло нечто странное.

* * *

Морис собирался закрываться на обед. Многие мужчины с улицы Яффо уже перебрались в казармы, в городе остались лишь единицы. И тут в дверь вошел этот человек. Хотя Морис никогда его не видел, он показался ему неприятно знакомым. Тесная рубашка обтягивала крепкую волосатую грудь. Не старый, но шея бугристая, вся в рытвинах и бородавках. Словно шкура крокодила.

– Yom tov [63], господин Сарфати.

– Йом тов.

– Вы же еще открыты, верно? – Не дожидаясь ответа, он оглядел портреты на стенах. – Впечатляет. Похоже, перед вашей камерой побывала половина Хайфы.

Морис ощутил инстинктивное недоверие. Ни к чему не обязывающая, но на самом деле продуманная болтовня. Дружелюбный голос, за которым скрывается презрение. Фальшивое панибратство.

– Чем могу быть полезен?

– Мне нужно фото на паспорт.

– Конечно. Будьте добры, сядьте на этот стул…

Некоторые клиенты чувствовали себя неуютно перед камерой. Но этот человек расположился с такой непринужденностью, будто все тут принадлежало ему. Морис включил лампы.

– У меня украли паспорт. В наши дни так много мошенников. Воруют паспорта, переклеивают в них фотографии. Настоящие мастера. И такие предприимчивые! Продают документы людям, которые хотят проникнуть в наше государство.

– Арабам? – небрежно спросил Морис.

– Шпионам. Вражеским агентам. Весь мир засылает к нам своих лазутчиков. Египтяне. Сирийцы. Американцы. Говорят, здесь ошиваются даже немецкие гои.

– Пожалуйста, голову прямо.

Морис навел резкость. Рутинные действия успокаивали.

– А вы-то сами откуда? – спросил мужчина. Как будто в кресле сидел Морис, а не он.

– Из Италии.

– А я решил – Тунис.

Секретная служба, подумал Морис. Это допрос.

– Моя семья бежала от Муссолини. Тунис был относительно безопасен. После войны мы совершили алию. Теперь, пожалуйста, не двигайтесь.

– Роммель ведь тоже был в Тунисе?

Он все знает, подумал Морис. Он пришел не допрашивать. Он пришел сказать мне, что и так все уже знает. Но зачем?

Морис несколько раз нажал на спуск затвора. Через видоискатель он видел, что человека-крокодила не интересует фото.

– Вот и все. Вы сможете забрать свои фотографии через три дня.

Мужчина продолжал сидеть. Морис не выдавал своего волнения, спокойно вынул кассету из камеры. Это была игра в кошки-мышки. Кто первым проговорится, тот проиграет. Мужчина встал и посмотрел на фотографию в рамке на столе.

– Ваша семья?

– Да.

– Милая малышка.

– Оплáтите, когда будете забирать.

– Послушайте, – сказал мужчина, голос спокойный, но ледяной. – Если к вам заглянет немец… которому нужно фото на паспорт… скажите ему, что его могут депортировать в любой момент. Если я захочу, он сегодня же сядет в самолет. Или в тюрьму. Подделка документов, незаконный въезд. А если он еще и служил в вермахте…

У Мориса внутри все похолодело.

– Разве что… он поймет, что задолжал государству, которое пригрело его.

– Я не понимаю, о чем вы, – выдавил Морис.

– Египтяне сейчас нанимают немецких инженеров. Нацистские специалисты в области ракетостроения, ну вы понимаете. Вернера фон Брауна заполучили американцы, а египтяне берут, что осталось.

– Я не имею к этому никакого отношения.

– Разумеется. Но знаете, Израилю нужны глаза и уши в Каире. Немец. Настоящий немец. Тот, кто будет держать нас в курсе. И подсыпать песок в шестеренки.

Так вот куда ветер дует. Если все это подстроил Виктор, то это изящный план выпихнуть Мориса из страны.

– Надеюсь, вам попадется человек, любящий приключения, – сказал Морис. – Кто-нибудь молодой, без семьи. Идеалист. А теперь простите, мне нужно работать.

– Увидимся в пятницу. Auf Wiedersehen.

Сказано было по-немецки без акцента. Когда человек наконец вышел, Морис осел на табурет и уставился на руки, которые никак не могли перестать дрожать. Потом поднял голову и оглядел комнату. Казалось, что люди, которых он фотографировал, смотрят на него. Сотни свидетелей. Смеющиеся лица, грустные лица, честные лица. Они открылись ему. Они доверяли ему. А он их обманул.

* * *

Виктор как сквозь землю провалился. Морис перевернул все вверх дном, разыскивая