— Тоже чего забыла?

— Слушай, я помню, как ты говорила об ауре Роберта.

— Да. И что?

— Ты у всех людей можешь ощутить м-м-м… «ауру»?

— Зачем тебе?

— А если это не она, или что там подразумевается под этим словом, а «пространство» человека? Если он — море до горизонта и гроза с раскатами, тяжелые и бьющие волны, то кто я? Кто Август? Кто ты сама, Катарина?

— Мля, ты махнула, подруга… — она вдруг угрожающе спустилась со ступенек поближе и встала, нависая надо мной. — Я тебе про море и раскаты ни разу не говорила. Ты откуда про Роберта такое знаешь? Откуда ты в курсе?

— Ощутила случайно, когда он меня в машине подвозил.

— Случайно? В машине? И куда подвозил, к себе домой?

Катарина аж прошипела и зло, с ревностью, скривила губы. Я улыбнулась ее чувствам и объяснила:

— В понедельник мы с Юркой поженились. Он помог, договорился, меня от дома подвез, а Юргена с больницы его коллега. Я твоего Викинга, правда, случайно уловила, — как у моря стояла в грозу, на пару секунд всего.

Девушку отпустило, и она переменилась в настроении также быстро, как и вспыхнула злостью. Воскликнула:

— Правда, что ли? Все, не вечный жених, а муж? И как оно?

— Замужем?

— Роберта почувствовать, дура. Скажи, с ума сойти можно?

— Ну…

— Да, Конфетка. Не со всеми, но иногда получается словить человека. Аура, это, типа, свечение, — не то, конечно. А вот на какой-то миг я перемещаюсь в «пространство», ты правильно слово подобрала. Вот прям будто внутри души стою. Я не «ку-ку», не чокнутая. И даже под пытками никому другому об этом не признаюсь.

— И когда Август попросил тебя сказать что-то о комнате, ты ощутила не особенности «бетонной коробки», а нас. Я угадала?

Катарина покрутила кистью руки, чуть-чуть головой и нехотя согласилась.

— Да, но не очень, не совсем. Только попыталась. Про себя и Августа не спрашивай, не знаю, не пробилась еще. Одна догадка есть — получается, если человек с сильными эмоциями будет. Ха! — Торжественно выпрямившись, снизила тон и добавила злорадного превосходства. — Прынца твоего зато хорошо чувствую. Съела? Ревнуешь?

— Чуть-чуть.

Слукавила. И даже укусила себя за губу, чтобы удержаться от широкой улыбки. Катарина — наследница, тоже обошла «старшее поколение» в том, что умела больше. Она — талантливей Августа, тоньше, улавливает не только физические пространства, но и душевные.

— А вот возьму и не скажу, а ты мучайся!

— Катарина!

Она наслаждалась секретом, моим любопытством и предвкушением того, как признается:

— Он ветер. Долина и ветер, — сильный и сбивающий с ног, когда злится, и ласковый, когда все хорошо. И рядом с ним иногда вот так, у-у-ух! — Раскинула руки, привстала на цыпочки, качнулась вперед, словно хотела упасть. — Насквозь и в полет.

Меня уколола зависть. И да, на самом деле чуть-чуть — ревность. Я поняла, отчего Катарина вспыхнула, услышав о «шторме». Заглянуть в такое, все равно что влезть в сердечное, интимное, только для любимых. Мы обе замолчали. И в тишине повисла неловкость, словно мы признались, что поцеловали наших мужчин: я — Роберта, а она — Юрку.

— Я на него гнала, что сначала он ураганом налетел. Вот и хотела десять раз перепроверить — псих он или как. Хороший у тебя Юрген, Конфетка. Я за вас рада. А мой Викинг был мечтой, мечтой и останется. Не болтай про меня никому, я поделилась, потому что ты подруга, поняла? Вот ни словечка!

— Поняла.

Что я не человек, а шкатулка чужих секретов и тайн.

Ничто не повлияло на наши планы «свадебного путешествия». Мы с Юргеном уехали в пятницу утром сначала в Мельхен, оставшись там с ночевкой в гостинице, потом в Чекант, где провели время до вечера, и в Виилу — там остались на ночь и весь следующий день.

Последний городок был крупнее первых двух, и там можно было погулять не только по улицам, но и прокатиться до замковых руин, побывать на воскресной ярмарке мастеров, купить по плошке настоящей походной похлебки «Виила», — известной даже у нас в Сольцбурге.

Нарочно не говорили ни о чем, что касалось пограничной службы. По всем правилам вызовы не могли нас найти там, но иногда я ловила себя на ожидании, что случится что-то из ряда вон и придется убегать в панике и поиске заброшенного помещения. Нет, никто и ни что не похищали нас из нашего счастливого мира.

В Вииле мы купили кольца. В местном соборе, когда вечером зашли послушать «пение заката», устроились на самой последней лавке и украдкой обменялись ими. Не церемония, а все же торжественность тронула мурашками. Высота, полумрак, тонкий и чистый детский голос с песней о радости. Холодок серебряного колечка на пальце и вопрос Юргена шепотом:

— Жених может поцеловать невесту?

Когда возвращались на поезде в Сольцбург, я все время смотрела на женщину в купе напротив. Понимала, что невежливо, но глаз не могла отвести от нее и ее маленькой девочки на руках. Крошечная, всего несколько месяцев от роду, вся спеленатая и укутанная в розовое. Малышка кряхтела, сопела, а мама говорила ей что-то тихое и ласковое, чуть покачивая на руках.

По тому, как Юрген сжал плечо, поняла, что он уловил мое настроение. Чуткий, внимательный — мой самый горячий солнечный ветер.

Весь оставшийся путь я думала о детях — смогу ли прожить жизнь без них? Сможет ли он? Или, пройдут годы и мы решимся усыновить или удочерить сироту, от кого отказались или кто потерял родителей? Проснется ли любовь к не родному ребенку? Я не знала, и не могла сказать за себя будущую — что стану чувствовать через год или десять лет. Смирюсь с судьбой, или стану искать выхода материнским чувствам? Сейчас знала одно — в принятии смерти своего сына мне не хватало только одного — прощания с ним. Телесного прощания, тактильного, осязаемого! Подержать на руках, ощутить крошечный вес и плотность тельца. Сердцем уже отпустила, — пусть будет и его душе и моей легче от этого. Но была незавершенность. Мне нужно, всей моей сущности нужно — не только шепнуть ему «до свидания, Василек», но и поцеловать в лобик. Поцеловать его закрытые глазки.

Юрген не отпускал руки. Держался настолько близко, насколько мог, пока пережидали отток толпы с вокзала, пока ехали в такси до дома. А меня затопляла такая сильная благодарность за это, какой еще никогда прежде не было. Я чувствовала его преданность, осознавала, насколько стала предана ему, что мы настолько сильно сплетаемся сердце к сердцу, что друг без друга не сможем. Да, я женщина и я слабее, но я готова за него драться и умереть. Как он готов утешать и заботиться обо мне, хотя он мужчина и он сильнее. В любви нет разделений. Нет категоричных функций и обязанностей.

— Юрка, а магазин еще не закрыт?

— Нет, до десяти работает.