Комиссия по законодательству – законодательно утвержденный независимый орган, которому поручено заниматься исследованиями и публикациями рекомендаций для потенциальных правовых реформ, в 2015 году лаконично сформулировал: «Понять закон обывателю на практике невозможно» (14).

Я уже сбился со счета, сколько раз мои подзащитные пялились на меня недоумевающими глазами, пока я пытался объяснить как можно более простыми словами потенциально грозящий им приговор. С учетом того, сколько всего зависит от приговора, – от вероятности получить тот или иной приговор зачастую зависит, будет ли подсудимый признавать вину, – просто возмутительно, что закон словно нарочно настолько непостижим для тех, кому понимать его нужнее всего.

И недоумевает не только общественность. Адвокаты и судьи тоже частенько оказываются в тупике. В 2012 году специалист по мерам наказания Роберт Бэнкс изучил 262 случайным образом отобранных дела, рассмотренных Апелляционным судом, и обнаружил, что в 95 из них – то есть в 36 % – Королевским судом был вынесен незаконный приговор. Речь шла не о том, что Апелляционный суд счел приговор слишком суровым, – в каждом таком деле судья сделал нечто неправомерное либо же, наоборот, не сделал того, что требовал закон. Не все эти дела были пересмотрены благодаря барристерам, набросавшим основания для апелляции, – многие ошибки остались и ими не замеченными, и были выявлены лишь собственными адвокатами Апелляционного суда (15).

В рамках одного дела в Высоком суде 2010 года, касавшегося даты освобождения находящихся под стражей заключенных, господин судья Миттинг сделал наблюдение:

[Объяснить смысл приговора и даты освобождения] «невозможно. Настолько невозможно, что на объяснение соответствующих законоположений мне, профессиональному судье, потребовалось время с двенадцати дня до без пяти двенадцати вечера… Данная ситуация вызывает у меня… крайнее отчаяние. Неприемлемо, чтобы в правовом государстве было почти невозможно понять из существующих законоположений, что тот или иной приговор означает на практике» (16).

Лорд Филипс из Верховного суда пошел еще дальше, заявив: «Проблема толкования закона, связанная [с этими положениями], – это ад кромешный» (17).

Конечно, от судьи требуется объяснять причины и практическое значение выносимых приговоров «простым языком» (18), однако от этого мало толку, если суд сам с трудом понимает, что происходит. И эта путаница подрывает основополагающие принципы открытого правосудия. Нет никакого смысла открывать двери судов для широкой публики, если обсуждаемое законодательство даже сами адвокаты толком не понимают. Неудивительно, что, когда я спрашиваю истца или ответчика после слушаний о вынесении приговора, понимали ли они, что происходило в суде, в ответ я неизменно слышу «нет» – с выпученными глазами.

Даты освобождения заключенных – это особенно вопиющий пример неспособности суда объяснить смысл приговора, с неизбежным серьезным ударом по доверию общественности, когда преступники не отбывают назначенный им судом тюремный срок полностью. На среднюю Англию (средний класс, живущий за пределами Лондона, придерживающийся консервативных политических взглядов) это действует как тряпка на быка, и весь гнев возникает главным образом по той простой причине, что никаких объяснений причин, стоящих за ранним освобождением, а также за са́мой ранней возможной датой освобождения заключенного, в суде никогда не приводится.

Все осужденные, отбывающие срок в тюрьме общего режима, автоматически получают условно-досрочное освобождение, отбыв половину своего срока. Мотивы для этого следующие: (а) это способствует интеграции преступника в общество с сохранением возможности вернуть его в тюрьму, если он снова оступится; (б) это позволяет уменьшить количество заключенных, а следовательно, и тюрем (о чем мы поговорим позже). Подобная аргументация может показаться вам неубедительной, но она такова. Тут никаких вопросов нет, – даже если вы с ним не согласны, понять этот принцип не составит труда. Но это лишь часть истории. По ряду причин на практике заключенного редко когда освобождают ровно в середине отбытого им срока.

Некоторые осужденные будут освобождены намного раньше половины отбытого срока на условии проживания дома с соблюдением комендантского часа (19) или в соответствии с правилами условно-досрочного освобождения. Дни, проведенные в ожидании суда под стражей, автоматически, и совершенно справедливо, вычитаются из назначенного судом срока. Если осужденный в ожидании суда был вынужден соблюдать строгий комендантский час (девять часов в день или больше), то за каждые два таких дня вычитается один день из срока.

Проблема в том, что расчет всех этих дат и прав осужденного на различные поблажки, как уже говорилось выше, зачастую настолько трудоемкий, что выносящий приговор судья попросту не может объявить их на месте. Как правило, расчет проводится уже в тюрьме после поступления туда осужденного (и, как правило, ближе к дате освобождения проводится дополнительная оценка рисков). Таким образом, суд оставляет дату освобождения намеренно расплывчатой. Публика слышит: «Три года в тюрьме, из которых вы отбудете не больше половины за вычетом дней, проведенных под стражей, либо с соблюдением строгого комендантского часа», и потом ошарашенно узнает, что осужденного освободили всего через пару месяцев, проведенных в тюрьме. Она совершенно справедливо замечает, что ей обещали совсем другое. Никто не предупреждает общественность – да и потерпевших тоже, – что попадающие в заголовки цифры, прогремевшие в суде, имеют мало общего с тем, сколько на самом деле проведет в тюрьме осужденный.

Вина за эту путаницу целиком лежит на законодателях, давших нам эту систему. В отсутствии обоснования приговора, однако, стоит винить уже работников юстиции. Большинство судей добросовестно выполняют свою работу, однако есть распространенные ловушки. Так, «простой язык» для судьи или барристера далеко не всегда соответствует «простому языку» обычных людей. Мы слишком быстро переходим на жаргон уголовных судов, в котором содержится мало смысла для обывателя. Одним из примеров является понятие «совокупности». Этот принцип выбора меры пресечения подразумевает, что если человеку выносится приговор за несколько преступлений, то мы, в отличие от США, не суммируем сроки за все преступления, – приговоры на сотни лет заключения, характерные для Америки, для нас просто немыслимы. Вместо этого суд должен рассмотреть все преступления в совокупности и вынести соответствующий справедливый приговор. Так, например, если Джон продал небольшой пакет с марихуаной четырем людям и признан судом виновным по четырем эпизодам продажи запрещенного наркотического вещества класса B, то судья не станет умножать на четыре срок, который полагается за каждое такое преступление по отдельности (приблизительно год тюремного заключения). Вместо этого он приговорит его к увеличенному тюремному сроку, – скажем, к полутора годам, – по всем пунктам обвинения сразу. Иногда последовательно отбываемые наказания действительно уместны – например, когда человека судят за два никак не связанных между собой преступления либо когда имеют место отдельные преступления с разными потерпевшими; однако, опять-таки, судья все равно будет рассматривать все преступления в совокупности и редко когда назначит наказание для каждого преступления, которые будут отбываться отдельно.