оказывали помощь, как выразился прилетевший военный медик, скопом:

– Но так нельзя, по соображениям безопасности, – он старался не смотреть на противоположный борт самолета, – дядю Меира и бедуина, Джазира, от нас отделили… – за брезентовую шторку, во второй отсек, ушли и тетя Марта с дядей Джоном.

Иосиф очнулся в кузове грузовика. Машина остановилась под бархатным небом пустыни. Он уловил гудение авиационных моторов. Рядом, в кузове, под беспорядочно наваленными одеялами, что-то постанывало, шевелилось:

– Тетя Марта внизу, – Иосиф разобрал голос женщины, – она ничего не поняла. Никто, ничего не должен узнать… – он боялся взглянуть в ту сторону:

– Он вспомнит, что это был я. Он пришел в себя, он видел мое лицо… – Иосиф вздрогнул, словно под потоком ледяной воды:

– Арабы принесли пару ведер, окатили его, и тогда он открыл глаза… – в ушах забились грубые, возбужденные голоса. Второй немец, врач, наставительно сказал:

– Видите, он не обрезан. На войне жиды часто избегали делать операцию детям. Они пытались скрыться, выдать потомство за не евреев. Тем более, у него светлые волосы, голубые глаза… – Иосиф хорошо знал арабский язык. Он понимал разговоры египтян:

– Они обсуждали меня, обсуждали его… – он не мог назвать командира отряда по имени, – Рауфф приставил мне к виску пистолет и толкнул вперед. Если бы мне приказали его убить, я бы пошел на смерть, но не сделал бы такого. Но мне приказали другое…

Иосиф застыл. Груда одеял задергалась, на него взглянули заплывшие сизыми синяками, темные глаза. Юноша едва различил движение распухших губ.

В самолете солдат, в форме без нашивок, принес Иосифу крепкий кофе. Жестяная чашка обжигала руки:

– Молчи, он сказал, молчи. Он тоже будет молчать. По нам понятно, что нас били, но больше ничего… – Михаэлем занимался парнишка чуть старше Иосифа на вид, армейский фельдшер:

– Со мной ничего такого не делали, а юнец ничего не знает, и ничего не видел. Он ни о чем не догадается. Хорошо, что к нам не прислали опытных врачей… – Иосиф ожидал, что без опытных врачей и психологов дело не обойдется. Юноша нашел в себе силы усмехнуться:

– После Аушвица мы со Шмуэлем три года никому и слова не сказали. Я обставлю любого психолога… – семье он тоже ничего говорить не собирался:

– Осмотр не проведут без согласия пострадавшего, а он… – Иосиф заставил себя сказать: «Михаэль», – Михаэль в сознании. Без его разрешения, никто, ничего не сделает. Он поводит за нос психологов и докторов, а потом никто не поймет, что произошло…

По упрямому выражению в глазах командира, он видел, что все случится именно так. Родственники, во время полета, Иосифа не беспокоили:

– Никто, ничего не узнает, до нашей смерти, – напомнил себе он, – ни мама, ни дядя Авраам, никто. Насчет Адели, все понимали, но никто ничего не говорил вслух. С нами, тем более, ничего не поймут… – он подумал, что дядя Меир и дядя Джон тоже были в плену, только японском:

– Они оба бежали. Мама говорила, что дядю Меира. Они могут о чем-то догадаться… – Иосиф еще не видел ни того, ни другого. Тетя Марта в отсеке тоже не появлялась.

Сквозь гул моторов, до него доносился звон хирургических инструментов. Дядя сдавленно выругался, по-английски. Герцог, успокаивающе, заметил:

– Надеюсь, это твоя последняя пуля, Меир. Пусть тебе угрожает только известное заболевание, бич канцелярских работников… – что-то булькнуло. Полковник, недовольно, сказал:

– Брось свою известную шотландскую скупость. Налей мне не чайную ложку виски, а побольше. Джазир отказался от порции, в пользу меня. Ему религия не позволяет… – бедуин что-то добавил, по-арабски. Дядя Джон расхохотался:

– О таком ты у врачей спрашивай. Но у меня было ранение в ногу, можно приноровиться. Впрочем, ты получишь отпуск, после выздоровления, поедешь домой и там… – Иосиф закрыл глаза:

– Они могут шутить, они победители. Они удачно провели десант, спасли нас, и возвращаются домой. Правильно я сказал тете Марте, лучше бы я умер… – с командиром, в полете, он не обменялся и единым словом. Иосиф понятия не имел, кто встретит их на базе:

– То есть ясно, что Коротышка, – сказал он себе, – у нас впереди дебрифинг. Мама и дядя Авраам, узнав о моей пропаже, вернулись из Будапешта, но их сюда не допустят. Шмуэль вообще уехал в Рим… – в иллюминаторе дугласа первым он увидел первым именно младшего брата. Сдвинув на лоб солнечные очки, Шмуэль засунул руки в карманы потрепанного пиджака:

– Со склада кибуца, я тоже пару раз носил этот костюм. Он всегда так делает, когда волнуется… – Иосиф все не мог покинуть кресло, – ему можно все сказать, ближе его у меня нет человека. Сказать нашим языком, написать на ладони. Он будущий священник, он меня не выдаст…

Слезы обожгли глаза, он помотал потной, грязной головой:

– Нет, нельзя. Он… Михаэль, велел мне молчать. Он мой командир, надо выполнять приказы… – мимо проехали пустые грузовик. Один из пилотов заглянул в кабину:

– Это не за вами, ребята, – парень улыбнулся, – вас ждет Харель, у трапа… – капитан Леви поднялся, поддерживаемый фельдшером. Самолет привез новые комплекты формы, с походными ботинками, с беретами воздушного десанта. Иосиф переоделся сам, капитану Леви помог медик:

– Но оружия нам не дали, – понял юноша, – в таких обстоятельствах, после плена, это запрещено… – шторка отодвинулась. Он услышал ласковый голос тети Марты:

– Анне сюда не положено приезжать, а Шмуэля пустили на базу… – с поля донеслись крики, на арабском:

– Быстрее, быстрее! Руки за голову, марш в кузов… – оттолкнув фельдшера, бросившись на пилота, капитан Леви вырвал у того пистолет:

– Он сошел с ума, – испуганно подумал Иосиф, – он перестреляет и арабов, и меня вместе с ними… – выбежав на трап, Михаэль открыл огонь по ближайшему грузовику с пленными.

Прохладный ветер гонял по подоконнику распахнутого окна увядшие лепестки роз. Старые, посаженные во времена британского мандата кипарисы, раскачивались, стволы деревьев поскрипывали. Вдалеке, у пропускного пункта, бился бело-голубой флажок. Въезд на базу отделялся от дороги стальными воротами.

Полковник Горовиц помешал правой, не раненой рукой, черный кофе. В окно виднелось хмурое, обещающее дождь небо. Погода изменилась быстро, за один день:

– Словно к похоронам, – понял Меир, – бедный Иосиф, он плакал, узнав о смерти матери… – полковнику казалось, что племянник скорбит не только о покойной Эстер, однако он решил ничего не спрашивать:

– В конце концов, я не профессионал, – вздохнул он, в разговоре с Мартой и Джоном, – после похорон с парнем поработают врачи, психологи… – Иосифа и Михаэля отпускали с закрытой базы на время шивы, недельного траура по усопшим. После этого они оба возвращались во владения Хареля:

– Поезжайте по своим делам, – добродушно сказал Коротышка Меиру, – показания с вас сняли. Если вы понадобитесь, вас вызовут… – Харель пошелестел бумажками, – сюда то есть. Мы с вами еще встретимся, полковник…

После известий о появлении Рауффа в Египте, по инициативе Марты, Моссад согласился на создание закрытого отдела, призванного заняться поисками беглых нацистов:

– Вы могли бы возглавить его, Каракаль, – заметил Коротышка, – учитывая ваше досье, ваш опыт. У вас есть право на израильское гражданство… – Марта, сухо, отозвалась:

– У меня есть работа, Иссер. Я пригласила сюда господина Визенталя, для консультаций. Он прилетит после похорон… – к удивлению Меира и Джона, Марта, на целый день, укатила в Иерусалим, встречаться с главным архивариусом Израиля, доктором Бейном:

– Мне надо порыться в бумагах сионистских архивов, – коротко сказала кузина, – Авраам организовал мне протекцию… – документы в хранилище перевезли в Палестину из Германии до начала войны:

– Она хочет узнать что-то о черте оседлости, – понял Меир, – польские бумаги либо погибли, либо оказались в СССР, куда нам доступа нет. Она упоминала о жене Горского, некоей Фриде. Та родилась в черте оседлости, откуда и приехала в Цюрих, учиться…

Он заставил себя перевести взгляд на усталое лицо капитана Леви. Ветер задувал сильнее, но Меиру не хотелось закрывать окно. В комнате пахло скверным кофе и тысячами выкуренных сигарет. Шелестел край отогнувшегося плаката. Отец помогал