сыну сажать юное деревце:

– Заведи голубую копилку, помоги озеленению страны Израиля! Еврейский Национальный Фонд… – перед шабатом Хаим с Иреной получали от отца мелкие монетки:

– Аарон с Евой считают себя взрослыми, для такого, – Меир скрыл улыбку, – а ребятишки радуются, когда звенит копилка…

Он любил пятничные вечера, в квартире у Центрального Парка. В субботу они с Деборой обычно возили детей в Бруклин, к ребе. Потом в парке или ресторане, они встречались с миссис Бромли и ее дочкой. Леона Зильбер дружила с Хаимом и возилась с маленькой Иреной. Дети всегда просили навестить особняк покойного адвоката, у Бруклинского Музея:

– Ева гуляет с их собакой, – вспомнил Меир, – но Ирена опасается животных. После смерти Ринчена мы решили никого не заводить. Малышка просто не привыкла к котам… – едва завидев девочку, коты забивались в дальний угол дома. Меир отогнал от себя мысли о семейном шабате:

– Я скоро вернусь в Нью-Йорк, а пока надо заняться делом… – кузен Джон, с присущей ему дотошностью, сравнил показания Иосифа и его командира:

– Если исключить возможность того, что они сговорились… – Меир фыркнул, герцог обиделся:

– Ты сам знаешь, что я не могу иначе… – полковник отозвался:

– Знаю, конечно. Прости. Получается, что они не лгут, даже в мелких подробностях… – кузен кивнул:

– Все сходится. Михаэль тоже описал Рауффа и второго нациста… – вторым нацистом, судя по всему, был доктор Шуман, коллега исчезнувшего Менгеле:

– Они оба подвизались в Аушвице. Над Шуманом висит ордер на арест, из Западной Германии… – все остальное, в общем, было понятно. Разговор с капитаном Леви стал личной инициативой полковника Горовица. Меир жалел парня:

– В его выходке, на трапе дугласа, никто не пострадал, его вовремя обезоружили. Но из армии его уволят. То есть, как говорят у нас, он уйдет в почетную отставку… – Меир изучал спокойное, загорелое лицо, желтоватые синяки, под темными глазами:

– Ему всего двадцать шесть, он мальчишка, хотя у него трое детей, один приемный. Когда я попал в руки Исии, мне тоже было двадцать шесть… – Меир не мог открыто высказать свои подозрения. Перемолвившись словечком с техниками, полковник послушал пленки разговоров капитана Леви с семьей:

– Ничего странного. Он жалеет, что пока не может приехать в кибуц, уверяет жену, то есть Анну, что здоров, шутит с детьми и тещей. Совсем как я, после плена. Я тоже шутил с папой. Я боялся, что он обо всем догадается, по моим глазам…

Михаэль сидел прямо, покуривая крепкий Noblesse, в зеленой пачке.

Меир поинтересовался у Хареля, что ждет капитана Леви дальше. Коротышка повел рукой:

– Не волнуйтесь, за ним очередь выстроится. Первым будет министерство иностранных дел. Он родился в Европе, знает языки, человек с боевым опытом. Такие люди всегда в цене… – Меир откашлялся:

– Капитан, то есть Михаэль, это приватный разговор, мы здесь одни… – в комнате царила тишина. Полковнику стало не по себе:

– Оружия у него нет, как и у меня. Психологи сказали, что его выстрелы, на трапе, часто случающаяся вещь. Я и сам так себя повел, после гибели папы. Питер меня остановил, не дал убить пленных… – он вспомнил тихий голос кузена:

– Я надеюсь, что ты так же поступишь со мной, Меир, буде понадобится… – полковник подумал:

– Тогда Питер ушел за линию фронта, его взяли в плен, он едва не умер, в Доре-Миттельбау… – он верил, что сможет разговорить Михаэля:

– У меня тоже были такие глаза, когда я вернулся в Америку. Надо, чтобы он открылся, ему станет легче. Иосиф младше, он вообще еще ребенок… – племянник твердо намеревался не покидать армии:

– Я пойду в университет, – заявил Иосиф, – мама хотела, чтобы я стал врачом, да я и сам этого хочу, но потом я вернусь в особый отряд… – тикали часы на стене. Меир потушил сигарету:

– Мы здесь одни, – повторил полковник, – ты знаешь, что я тоже был в плену, на той войне, и не пару дней, а полгода. Иногда происходят вещи, которых мы стыдимся. Мы предпочитаем не обсуждать пережитое, с врачами, или близкими людьми. Но, Михаэль, – он помолчал, – поверь мне, разговор о таком всегда к лучшему… – поднявшись, капитан аккуратно отодвинул стул:

– Мое пребывание в египетском плену подробно описано в моем рапорте и приложенном протоколе допроса… – Михаэль, упорно, избегал взгляда Меира, – обратитесь к документам. У вас нет официального статуса в нашей армии, я не обязан с вами разговаривать, господин Горовиц… – дверь закрылась. Меир пробормотал себе под нос:

– В общем, я предполагал, что все именно так и повернется… – рассовав по карманам пиджака сигареты, он пошел к будке охраны, где их ждала машина, до кибуца Кирьят Анавим.

Иерусалим

Крупные капли дождя падали в пыль дороги, ведущей к открытым воротам военного кладбища, на северном склоне горы Герцля. Даже на государственных похоронах, согласно иерусалимскому обычаю, женщин и детей не допускали к могиле.

Держа за руку молчаливую Фриду, Марта, издалека, смотрела на тело Эстер, завернутое в холщовый саван. Носилки покачивались на плечах офицеров, в военной форме. Северный ветер полоскал над головами собравшихся израильские флаги:

– Скорбящие сопровождают процессию, но к носилкам не приближаются, – вспомнила Марта, – Авраам, Меир, и близнецы первыми бросят землю в яму… – доктор Судаков отказался от инвалидного кресла, куда его хотели усадить врачи:

– Мальчики меня поддержат, – хмуро сказал он, – и Меир с Джоном будут рядом… – кузены не носили форму или ордена, но Марта сразу отыскала в толпе прямую, с безукоризненной выправкой, спину герцога:

– Он сам вызвался нести тело. Он рассказывал, как приехал в Амстердам, после развода Эстер, с предложением ей координировать разведку, на континенте. Близнецы тогда еле встали на ноги, были совсем малышами… – у парней отросли неухоженные, светлые бородки.

Лацканы штатских пиджаков мужчин, по обычаю, надорвали, у сердца. Прореха зияла и на армейской рубашке Иосифа. Марта вглядывалась в заплаканные лица юношей. Меир признался ей в неудачном разговоре, с капитаном Леви. Женщина пожала плечами:

– Ты понимаешь, если с ними что-то случилось… – Марта повела рукой, – они оба и словом ни о чем не обмолвятся. Иосиф с братом три года промолчали, после Аушвица. Михаэль не зря устроил суматоху, с пальбой на трапе… – Меир присвистнул:

– Думаешь, он знал, что делает… – они с Мартой курили под раскидистым грецким орехом, рядом с комнатой Судаковых. Полковник предложил убрать вещи покойной Эстер:

– Тебе такое тяжело, – заметил он Аврааму, – пусть близнецы и младшие посидят с тобой, в больнице. Мы с Мартой обо всем позаботимся… – ордена и фотографии Эстер отправлялись в маленький музей, устроенный преподавателем истории, в кибуце. Марта занялась бельем и чулками женщины:

– У нее и не было ничего своего. Пара юбок, пара рубашек, докторский чемоданчик… – чемоданчик Эстер подарил Гольдберг, отыскав довоенную вещицу на иерусалимской барахолке, – спиртовка и пишущая машинка… – чемоданчик забрал Иосиф. Юноша шмыгнул носом:

– На этот год я останусь в армии… – он остановился, словно запнувшись, – но попрошу о переводе на фельдшерские курсы, в центре страны. Шмуэль уезжает, мне надо быть ближе к младшим и папе… – Иосиф тоже стал звать Авраама отцом. Пишущая машинка ушла Шмуэлю. Доктор Судаков обнял пасынка:

– Надеюсь, на ней напечатают и второй докторат, милый… – младший близнец Кардозо улетал в Рим после шивы.

Услышав Меира, Марта кивнула:

– Он все отлично знал. Он хотел отвлечь внимание психологов и врачей от случившегося на базе, на самом деле… – Меир затянулся крепкой сигаретой: «А что случилось, Марта?».

Женщина смотрела на носилки:

– Михаэль идет рядом с Генриком. Мы никогда не узнаем, что случилось. Ни Михаэль, ни Иосиф ничего не скажут… – глаза Иосифа напомнили ей взгляды узников концентрационных лагерей:

– Он смотрит, как музыканты, в Терезине, игравшие на обеде, устроенном мерзавцем Гейдрихом… – Марта очнулась от робкого голоса Адели:

– Тетя, мама говорила, что вы с тетей Эстер в Праге познакомились? – холодный ветер играл краями ее шелкового платка:

– Эстер раньше