И вот, я уже сижу в лаборатории Кейна рядом с огрызающейся Лилит, чья пасть вблизи кажется еще шире, а каждый клык длиною с мой палец. Она смешно бегала глазами по кругу, не в силах вращать головой из-за креплений, и все рыкала на двух существ, так раздражающих ее. Благодаря обездвиженному телу, я смогла осмотреть выпирающие мускулы рук и ног, настолько мощные, что она могла одним лишь усилием раскрошить мой череп. Воистину вирус создал идеальные машины для убийств: стальная сила, острый нюх, безостановочное бдение. Интересно, она когда-нибудь спит?

– Она когда-нибудь спит? – спросила я Кейна.

Я очень последовательна со своими мыслями.

– Еще ни разу не отключилась.

Кейн надевал на меня такую же шапку с проводами, в которую была облачена Лилит, а потом уткнулся в компьютер, где плясали десятки разноцветных линий, изображающих ритмы мозга.

– Ты посмотрел мои анализы? – мне не терпелось узнать, что рассказали его волшебные жужжащие приборы.

– Пока твое состояние неплохое. Мне нужно наблюдать за развитием болезни в динамике. Сейчас я мало что могу сказать. Сыворотка будет готова в обед. Сделаем инъекцию и завтра снова возьмем анализы, чтобы посмотреть, насколько эффективно она работает.

Я закивала. Кейн был сосредоточен на энцефалограммах, он смотрел, то на один ноутбук, подключенный к моей чудо-шапке, то на другой – подключенный к шапке Лилит. Ну а Лилит привычно ворчала и сипела, клацая зубастыми пастями.

– Расскажи мне про сыворотку. Как ты создаешь ее?

Я понимала, что отвлекаю Кейна, но сидеть молча мне было невыносимо. В голове постоянно яркими неоновыми огнями мигал разноцветный таймер, отстукивая секунды до того, как я превращусь в чудище. Ожидание нервировало меня так, что тело отказывалось слушать и постоянно бунтовало: то ногой стучит, то пальцы кусает. Казалось, что я могу оказаться полезной, если узнаю чуть больше. Как, например, когда пациент приходит к доктору и начинает тому говорить, от чего и как его надо лечить. Это, разумеется, раздражает, ведь раз уж ты пришел к врачу, значит, согласился с тем, что тебе нужна его помощь, а значит, заткнись. Но Кейн старательно терпел мою дотошность. Наверное, отдавал должное за мои заслуги, которые лежали тут и рычали на нас.

– Это своего рода иммунная сыворотка, создающая временную защиту организму от вируса. Таким образом, мы создадим пассивный иммунитет со сроком годности. Как ты помнишь, я говорил, что стандартные схемы борьбы с вирусом, как например, прием ингибиторов, подавляющих развитие вируса на разных стадиях, провалились. Вирусный гомеостаз очень силен. Когда пытаешься остановить ход заражения, его агрессия резко возрастает, человеческий организм не справляется с такой атакой и вскоре погибает.

– У вас были такие случаи?

– Мы потеряли так первых троих пациентов из той антарктической экспедиции, пока разобрались в причинах резкого ухудшения здоровья.

– То есть, вирус дает выбор: либо вы умрете, либо будете жить, но со мной.

– Именно.

– Вот же смышленая дрянь.

– Поразительно, не правда ли? – Кейн взглянул на меня с нескрываемым восхищением.

– Поразительно, что вирус убивает нас? – я не разделяла его восхищения.

– Вирус – это всего лишь одна клетка размером в одну миллионною острия иглы. И в этой одной клетке содержится разум, который ты сама назвала смышленым.

Тут не поспоришь, когда Кейн преподнес это таким вот образом, я изумилась чудесам природы, с которыми живу на одной планете, но даже не подозреваю об их существовании.

– Иммунная сыворотка создана на основе наших антител, – продолжал Кейн. – Как я уже сказал, вирус можно победить, только если воздействовать на все измененные им гены одновременно. Помнишь, я сравнивал три вида ДНК: нашу, человеческую и вирусную?

Я кивнула.

– Ты сказал, что найти все измененные вирусом гены невозможно.

– Потому что сложно понять, какие гены вирус изменил, а какие нет. Есть люди-носители гена, который вызывает серповидно-клеточную анемию, чьи симптомы схожи с острой анемией, или, проще говоря, с потребностью в крови, поскольку костный мозг вырабатывает аномальные виды эритроцитов. Особо тяжелые случаи лечили переливаниями крови. Все как с нашим вирусом. Гены серповидно-клеточной анемии резко смазывают всю картину измененных вирусом генов: ты уже не сможешь понять, а человек страдает от анемии из-за вируса или это врожденное?

– То есть, хочешь сказать, что есть наследственные гены, по которым сложно определить, изменил ли их вирус?

– Наследственные или нет, но вычисления они смазывают. Компьютер не может их определить, а чтобы различить их под микроскопом человеческим глазом, мне нужна команда из сотни тысяч ассистентов и много десятков лет, чтобы проанализировать каждый ген.

Кейн поправил на моей голове секси-шапку, корректируя положение датчика.

– То есть на основе двух показателей: ДНК вируса и ДНК человека, сложно создать антивирусный препарат, – продолжал Кейн. – Ты не знаешь, к чему подвести эти мутации, к какому общему знаменателю. Но когда ты вводишь в уравнение третью переменную, то бишь нашу с тобой ДНК, то она выступает тут как маркер. Теперь ты видишь: что было, что добавилось и что должно получиться в итоге.

– И ты думаешь, реально подвести ДНК зараженных к нашей?

– Ты должна понять, что вирус не изобрел чего-то нового. Все эти симптомы у зараженных взяты из разных недомоганий, существовавших всю нашу историю. Измененный метаболизм – это следствие острой пищевой аллергии, сказывающейся на всем пищеварительном тракте. Из-за аллергии организм приспособился к получению всех необходимых микроэлементов и аминокислот из крови укушенного. У обычного человека при пищевой аллергии воспаляются органы, пища плохо усваивается, на выходе – безостановочная диарея. И как ее лечат? Меняют корм. По сути, ты ешь то же самое, просто в другой форме.

– А как быть с… – тут я зарычала и скрючила пальцы в воздухе, изображая знакомого нам монстра.

Кейн пытался сдержаться, но уголки губ все же дернулись.

Вот, что я делаю? Я вроде пытаюсь создать из себя образ ответственного толкового и отважного солдата, а на выходе, как сказал Кейн, вот такой зрительный понос.

– Это обычное приспособление организма к хищническому образу жизни. Поменялся стиль питания, изменилось и само тело – яркий пример эволюции. У хищников развиты органы захвата и удержания добычи: когти, зубы, широкие пасти. Они наделены усовершенствованными органами преследования для более быстрого перемещения: удлинение задних конечностей, укрепление передних. Запустить процесс изменения тела не составило труда. Гораздо большая проблема состоит в том, что вирусу удалось отключить человеческое сознание.

– Я думала, они свихнулись из-за голода.

– Это именно то, чему учат нынешнее поколение на базах. К моему огромному сожалению. Но я был там, Тесса. И я все видел.