Через месяц солдаты из дивизии Мустафы Кемаля считали себя лучшими на свете бойцами, а его — превосходнейшим командиром. Он ни минуты не сидел на месте, все рассматривал в бинокль, все серьезно обдумывал. Его светлые волосы и голубые глаза странно завораживали нас, совершенно на него не похожих; эти яркие глаза светились умом, и если он останавливался с тобой поговорить, ты чувствовал себя так, словно тебя почтил сам Султан-падишах. При нем находился врач, временами делавший ему уколы, зачем — не знаю, а звали доктора Хусейн-бей.

Франки высадились назавтра после окончания всех наших приготовлений: линии огня расчищены, орудия пристреляны, прицелы винтовок выставлены на ноль. Будто на свадьбе — все готово, и гости как раз съезжаются, когда накрывают на стол.

Отношения Мустафы Кемаля с немецким командующим Отто Лиманом фон Сандерсом складываются странно. Фон Сандерс, умный и решительный, редко допускающий ошибки офицер, назначает немцев командирами ключевых позиций, чем весьма недовольны оттоманские военные. В отличие от британского командующего сэра Яна Гамильтона[70], фон Сандерс желает изгнать некомпетентных офицеров. Не скрывая своего антинемецкого настроя, Кемаль в лицо говорит генералу, что Германия проиграет войну. Он раздражающе уверен в собственной правоте по всем вопросам стратегии и тактики, не соглашается с генералом по поводу возможного места высадки союзнических сил. Со временем фон Сандерс сумеет превозмочь неприязнь к непокорному, самоуверенному Кемалю и станет поручать ему задания все ответственнее. Кемаль оказывается прав насчет места высадки, но генерал размещает дивизии так, что лишь небольшая часть войск рассредоточена на побережье, а главные силы сконцентрированы и могут развернуться, едва проясняются намерения противника, чьи ложные маневры дурачат командующего лишь один день.

Кемаль назначается командиром резерва, в утро вторжения его будят далекие залпы с моря. Он посылает на разведку кавалерийский эскадрон, и ему сообщают, что малочисленные силы противника устремились к высоте, которая обеспечит им полное господство над полуостровом. Соответственно, Кемаль берет дело в свои руки и, действуя без полномочий (что часто бывало и всегда обходилось), отбывает с полным составом 57-го полка и горной батареей. По счастливому совпадению 57-й полк снаряжен и готов к выходу на запланированные учения. К счастью для себя и Османской империи, Кемаль верно угадывает намерения союзнических сил. Случись по-другому, он привел бы резерв не туда, и кампания была бы мгновенно проиграна.

Кемаль объявляет полку привал после марш-броска и выходит через лесок осмотреться. Он видит рассеянные по морю вражеские корабли и бегущие на него османские части.

— Почему вы бежите? — спрашивает Кемаль.

— Они идут! Они идут!

— Кто?

— Враги, господин начальник.

— Где?

— Вон там!

Действительно, цепь австралийцев продвигается к Чонк Байири — ключевой высоте, которой предназначено стать заветной целью неприятельских командиров.

— Отступать нельзя, — говорит Кемаль.

— У нас не осталось патронов!

Кемаль вдруг понимает, что австралийцы к нему гораздо ближе, чем его собственные бойцы. Он надеется выиграть время, и ему ниспослано счастливое озарение.

— Примкнуть штыки и залечь! — командует Мустафа.

Солдаты подчиняются, и австралийцы, думая, что сейчас по ним откроют огонь, тоже залегают и готовятся к перестрелке. Один офицер послан за 57-м полком.

Кемаль напоминает солдатам, что они должны вернуть позорно утраченное в Балканских войнах. Он произносит знаменитую фразу:

— Я не приказываю вам сражаться, я приказываю вам умереть. Мы погибнем, но другие части и другие командиры успеют подойти, чтобы занять наше место.

Кемаль лично помогает выкатить орудия на позицию и, не прячась, контролирует ход боя. Он чудесным образом остается невредим. 57-й полк, вдохновленный Кемалем и воодушевленный джихадом, умудряется сдержать натиск австралийцев, но гибнет почти весь. Очень скоро убивают даже имама и водоноса, а 57-й полк навеки становится турецкой легендой. Однако на следующий день 77-й арабский полк в панике бежит, чем усугубляет общее презрение к солдатам-арабам, которое все сильнее охватывает османскую армию. За пять дней положение стабилизируется, после катастрофической контратаки 5-й дивизии линия фронта более или менее прочно закрепляется у бухты Анзак. Мустафу Кемаля награждают османским «Орденом Привилегии», а штабные офицеры его дивизии получают прозвище «кемальцы». На должность начальника штаба Лиман фон Сандерс присылает немецкого офицера, но Кемаль подчеркнуто отправляет его обратно, оставляя верного майора Иззеттина.

Однажды Мустафа Кемаль перебрасывается парой слов с Каратавуком. Он берет его винтовку, осматривает ствол через открытый затвор и хвалит солдата за бережное отношение к оружию. До конца жизни Каратавук будет с гордостью об этом вспоминать, хоть и запамятует, что именно было сказано.

Лет в тринадцать со мной случились две смешные истории.

Первая — кому-то взбрело в голову, что я должна носить вуаль, потому что, дескать, моя красота смущает городских мужчин. Это когда Али-снегонос бросил доставлять лед и стал, разинув рот, повсюду за мной таскаться. Совсем как Ибрагим, он целый день попадался мне на глаза и буквально исходил слюной. Сначала мне даже нравилось, но потом стало раздражать. Проходу не давал. Я досадовала, но когда его не было, тревожилась: «Может, я уже не так хороша?» Али появлялся, и я снова злилась, но и вздыхала с облегчением — значит, моя красота при мне.

Никому не говорите, а то умру, никто об этом не знает, и вы уж сохраните в секрете: иногда я подгадывала, где будет Али-снегонос, и нарочно туда шла, просто чтобы его подразнить. Надеюсь, вы не сочтете мен ужасной, и без вас знаю, что это плохо.

Потом все женщины стали носить вуали, чтобы показать, какие о красавицы. Но это скоро кончилось.

Второе приключение — у меня совершенно внезапно начались месячные, а я не ожидала и даже не знала, что это такое, а потому ужасно перепугалась и подумала, что, наверное, от чего-то умираю. По счастью, в тот момент я была в особняке аги. Я причесала Лейлу-ханым, и теперь она расчесывала меня, а Дросула вычесывала Памук, которая, прибалдев, кусалась.

Ну, мне потребовалось облегчиться, я пошла в каморку и там увидела, что у меня идет кровь, я бросилась назад, вопя, беснуясь и стеная, будто наступает конец света, но наконец Лейле-ханым удалось схватить меня за руки, утихомирить и вытянуть, что произошло.

— У меня кровь! — орала я.

— Где? Где? — спрашивала Лейла-ханым. — Ты порезалась?