Во-вторых, со мной весьма круто обошлись из-за писем к матери и запретили их писать.

Никто не ожидал, что найдется солдат, умеющий писать, и я попал под подозрение. Однажды утром после молитвы, когда я собрался заступить в наряд, меня вдруг схватили двое из военной полиции и потащили к командиру роты. По дороге они меня били, пинали и ударили прикладом. Военную полицию все ненавидят, а она терпеть не может настоящих солдат. От двух дюжих полицейских с тупыми мордами несло водкой. Когда меня притащили к командиру, мое лицо было в крови, и я не смог подойти строевым шагом из-за разбитой коленки.

Я отдал честь, а командир роты пошуршал бумагами на столе и сказал:

— Вольно.

Потом уточнил мое имя, взвод и, показав мое письмо, спросил:

— Это ты писал, рядовой Абдул?

Я взял письмо, просмотрел и ответил:

— Это мое второе письмо к матери.

— Прочти, — велел командир.

Мне не хотелось, ведь письмо предназначалось маме, но я сообразил, что не подчиниться приказу командира нельзя, и стал читать:

«Дорогая мама, я опять сижу под грушей, а все вокруг еще красивее, чем прежде. Душа моя еще больше очарована прелестью этого края…»

Ну и все в таком роде. Мысль о маме меня вдохновляла, и те строки получались ласковее нынешних, о плохом я не писал, чтобы ее не тревожить. Я прочитал до конца, испытывая жгучий стыд, что приходится выставлять личное перед чужими людьми, и отдал письмо майору.

— Откуда нам знать, что здесь об этом? — спросил он.

— Там это написано. — Я показал на листок.

— Буквы-то греческие.

— Но слова турецкие.

Командир посмотрел на меня:

— Недавно греки с нами воевали и запросто могут снова напасть. Во Фракии они творили чудовищные дела. Я знаю, был там. Видел выпотрошенных и распятых детей. Нам тут греки не нужны, особенно в армии. Кругом шпионы.

— Я не грек.

— Ты не христианин?

— Мусульманин, господин майор. Я правоверный.

— Ротный имам тоже уверяет, что ты мусульманин, но ведь прикинуться нетрудно. Как ты объяснишь письмо?

— Это письмо к моей матери, господин майор.

— Да, да, письмо к матери, но почему на греческом?

— Это не греческий, господин майор, — повторил я. — Это турецкий, только буквы греческие. Друг меня научил, потому что мне очень хотелось научиться.

— Ну и что ж получается? — спросил майор, ни к кому конкретно не обращаясь.

Тут лейтенант Орхан, стоявший чуть сзади, подался вперед и сказал:

— Разрешите, господин майор? — Он взял письмо. — Есть места, где говорят на турецком, а пишут по-гречески. Я слыхал, это вполне обычно на западном побережье, и особенно в юго-западных районах, откуда родом этот солдат. Тамошних жителей иногда называют караманцами.

— Как мы это проверим? — спросил командир.

— У нас много врачей из греков.

— Приведите кого-нибудь, — велел майор.

Вскоре из лазарета пришел врач-грек и, просмотрев письмо, сказал:

— Буквы греческие, а язык турецкий. Ни один грек этого не поймет, если не говорит по-турецки.

Помнится, многим не нравилось, что у нас в лекарях греки. Нам казалось, они не надлежаще лечат наши раны и хвори, но это было потом, а именно этот врач, несомненно, пошел мне на пользу.

Услышав, что письмо действительно на турецком, командир отпустил лекаря и обратился к лейтенанту Орхану, моему взводному, о котором я расскажу позже.

— Парень хороший солдат? — спросил майор.

— Он пошел добровольцем вместо отца и отличился при атаке с моря, — ответил лейтенант. — Я в нем совершенно уверен и собирался представить к званию капрала. И еще, господин майор: я не одобряю, что полицейские избили его без всякого повода.

Командир вздохнул, встал и спросил притащивших меня полицейских:

— Это вы раскровянили солдату лицо?

— Так точно, мы, — ответили полицейские.

— Он что, оказал сопротивление при аресте?

— Никак нет, господин майор.

Это лишний раз доказывает тупость военных полицейских — следовало сказать: «Да, оказал». Тогда командир подал команду «смирно», достал из кобуры пистолет и стволом съездил им по физиономиям. Полицейские стояли навытяжку с окровавленными, как у меня, мордами и молчали. Затем командир повернулся ко мне:

— Никаких больше писем греческими буквами. У меня забот хватает и без цензоров с их идиотскими проблемами. Ты понял?

— Так точно, господин майор.

— Свободен.

Я вытянулся, козырнул и с лейтенантом Орханом захромал во взвод. Вот почему три года мать не получала от меня вестей.

Как-то лейтенант сказал:

— Я считаю, нам повезло с глупым противником, не дрейфьте.

Он так говорил, потому что франки вечно давали нам массу времени на подготовку обороны. Четыре месяца перед большим сражением, о котором я рассказал, они посылали корабли обстреливать форты Кумкале и Седдюльбахира, подорвали артиллерийский погреб, убив восемьдесят шесть человек, и мы сообразили, что нужно укрепляться в узких местах пролива. Через два месяца подводная лодка франков потопила наш линкор «Месудие», и мы поняли — надо расставлять мины и противолодочные сети.

Мы шли во взвод, накрапывал дождик, и лейтенант Орхан сказал:

— Ты меня очень интересуешь.

Не зная, что ответить, я промолчал, ведь обычно солдат не болтает с офицером. Орхан пояснил:

— Ты единственный грамотный из всех солдат, кто служил под моим началом. — После паузы он продолжил: — И странная штука, толку от твоих знаний — чуть. Писать турецкие слова греческими буквами — все равно что выращивать новый фрукт, который никто не станет есть, потому что он наполовину лимон, а наполовину фига.

— И что ж мне делать, господин лейтенант? — спросил я.

— Первым делом уцелеть на войне. К тому же Мустафа Кемаль вроде бы считает, что нам следует писать латинскими буквами, как франки. Если он своего добьется, будешь переучиваться.

— Надеюсь, мы выиграем войну, иншалла, — сказал я, поскольку да же думать иначе было недопустимо. — И тогда я снова смогу писать.

— Нам повезло, — ответил лейтенант Орхан. — Немцы — доки в военном деле, мы у них учимся, а французы с англичанами глупят необъяснимо, и у нас куча времени на подготовку. Вполне возможно, мы их разобьем. Ведь резервом командует полковник Мустафа Кемаль.

— А мне что делать? — спросил я.

— Держи штык наточенным и наслаждайся всем, как в последний раз, а когда окапываешься, копай поглубже, на совесть копай.