Согласно этой модели, умирая, мертвые попадают в мир твердых предметов, чем-то напоминающий наш. По сложности этот мир находится ступенью ниже нашего мира: он лишен одного измерения. Каждая последующая смерть проходит по той же схеме: одно измерение исчезает, пока мир не лишится их совсем. К примеру, трехмерные «мертвые мертвых», умирая, попадают в двухмерный мир – его можно сравнить с грамматической диаграммой предложения, так называемым «деревом разбора» [49]; двухмерная диаграмма сжимается до одномерной линии; линия превращается в точку, которая сама по себе ничего не означает и лишь прерывает движение линии – это мир, где измерения отсутствуют. Смерть точки, таким образом, неотличима от рождения точки, и с этого момента восхождение по лестнице измерений начинается снова. Умирая, точка становится линией, линия – диаграммой, а диаграмма – нами в нашем привычном облике. (Порой диаграммы из двухмерного мира проникают в наш мир – мы видим их в обличье величественных ангелов, являющихся к нам с нравоучениями [50].) Мы – не что иное, как грамматическая конструкция, умершая и похороненная в материальном обличье. Наши тела, цитируя основательницу – «коричнево-розовые зловонные ходячие гробы». Другими словами, тело – утроба, где рождается голос, чтобы в конце концов умереть и достичь высшего и наиболее сложного состояния: смерти.

Двусторонняя линейная модель

Однако с циклической моделью есть проблемы. Утверждение, что существуют два двухмерных мира, два одномерных мира и так далее, неэкономично. Что если мир «мертвых мертвых», так похожий на наш, на самом деле и есть наш мир, только вход в него расположен с другой стороны? В доработанной версии теории измерения не соединены в кольцо, а имеют вид простой цепочки из звеньев. Умирая, мы сдвигаемся на одно звено влево («право» и «лево» в данном случае, естественно, всего лишь метафоры), а, достигнув конца цепочки, начинаем двигаться в другую сторону, а потом снова влево, и так до бесконечности.

Одна из версий этой модели пытается объяснить существование в нашем мире как одушевленных, так и неодушевленных предметов. Жизнь – движение по цепочке вправо. Передвигаясь же влево, мертвые приобретают форму неодушевленных предметов.

В другой версии этой же модели – оригинальной «теории двух сгибов» – к неодушевленным предметам относятся и наши тела. Теория гласит, что каждый человек состоит из двух частей – тела и голоса (последний мы ошибочно привыкли называть «душой»). Голос прибывает в наш «слой» существования, перемещаясь по цепочке слева направо; при этом тело сдвигается справа налево. По сути, мы не что иное, как случайно и временно совпавшие две части, двигающиеся в разных направлениях по цепочке [51], слияние 1. призрака грамматической конструкции, известного как «голос», и 2. призрака призрака, известного как «тело». Таким образом, умирая, мы попадаем в жизнь с двух противоположных сторон.

Многие мыслители добавляют с правой стороны цепочки еще одно звено, не описанное основательницей: тишину. Остальные измерения остаются такими же, как в циклической модели, но движение по цепочке осуществляется не в одну сторону, а в две; таким образом, наше измерение может быть не единственным, которое может похвастаться «двуслойными» обитателями.

Отдельные танатоматы пытаются интерпретировать эту теорию в таком ключе: перемещение на полшага влево равнозначно идее, значению или нарративу, а перемещение на полшага вправо – их материальной матрице. Лингвисты узнают в этом толковании знакомую пару «сигнификат – денотат». В зоне тишины, где движение обращается вспять, сигнификат и денотат становятся одним целым. Интуитивно мы чувствуем, что это правда; хотя в определенных искусственных условиях можно утверждать, что тишина обозначает тишину, она также, несомненно, тишиной является.

Вы, однако, наверняка заметите, что добавление в цепочку зоны тишины усложняет в целом рациональный порядок и даже добавляет в него элемент иррационального. Безусловно, можно представить, что продолжительная череда трансформаций приведет к тому, что со вздохом смирения или облегчения мы вовсе прекратим свое существование. Несколько труднее понять, как, уже став ничем, можно умереть снова. Ведь если мы ничто, то и умирать нечему; так нам должно казаться. Таким образом, умирание становится чудесным актом творения ex nihilo [52].

Но мне хотелось бы напомнить вам, что некоторые ученые аналогичным образом объясняют существование всей вселенной: приверженцы теории Большого взрыва утверждают, что целые галактики возникают из одной точки. Мы же выдвигаем гипотезу, в которой эта точка является знаком препинания. Впрочем, это может быть даже не точка, а запятая, чей хвостик красноречиво намекает на продолжение истории.

Бесконечная линейная модель

Впрочем, есть теоретики, утверждающие, что нет причин в момент умирания останавливаться и разворачиваться назад, не считая сентиментальной привязанности к тому, что мы привыкли называть «жизнью», в сочетании с нашей определенной неспособностью представить, на что похожа «смерть второй степени», не говоря уж третьей, четвертой и так далее. Не стоит полностью исключать вероятность, что хотя мы будем умирать вечно, не прекращая свое существование (что также заявляют приверженцы других моделей), мы никогда не вернемся в этот мир.

С теорией о бесконечной череде смертей отпадает необходимость в хитроумных допущениях «теории двух сгибов», если, конечно, не принять как данность, что в некрокосмосе одновременно существует два набора обитателей: одни, умирая, вечно двигаются вправо, а другие – влево. Последние, достигнув зоны тишины, совершают поворот на сто восемьдесят градусов и начинают двигаться в другую сторону, но может быть и так, что они сливаются с тишиной и заканчивают свое существование. А есть и третий, наиболее привлекательный из-за своей симметрии вариант: из зоны тишины эшелоны мертвых продолжают двигаться дальше по отрицательной оси, становясь все более неосязаемыми негативными сущностями. Но ничего определенного по этой теме сказать нельзя.