Девочка не пыталась вырваться, только подняла на меня свои глаза песочного цвета. И я увидела в них свое отражение – маленькое и дрожащее. А еще – страх и предчувствие боли. Она знала, что сейчас ее ударят, но не желала выпускать из рук желанную игрушку.

Я поняла, что сама вот-вот заплачу. Я могла бы ударить ее, вырвать игрушку – мне хватило бы сил. Но… словно тот же голос, что привел меня сюда, сказал: «Подари. Тебе же, малышка, это больше не нужно. Подари».

И я разжала пальцы.

На кухне царило настоящее зимнее утро. От окна шло холодное чистое свечение. И мне показалось, что Новый год наступит не через два месяца, а сегодня. Точнее, уже наступил – несколько минут назад.

Капитан Джек Воробей с плаката зыркал насмешливым взглядом в мою сторону. Чайник зафырчал, как сдувающийся шар, объявляя, что готова новая порция кипятка. От соседей пахло жареными оладьями.

Пофигистка налила мне свежего чая и пододвинула вазочку с прошлогодним мармеладом.

– Ты, мать, только не обольщайся своей щедростью, – сказала она, меряя меня ироничным взглядом. – Надеюсь, ты понимаешь, что сделала подарок в первую очередь самой себе?

– Понимаю. – Я кивнула.

– Прощение – сугубо корыстный акт, – Пофигистка подмигнула мне, прежде чем исчезнуть и оставить меня наедине с моим Новым годом.

Я помню, как давно – в тридесятой жизни, когда я была длинноволосой первокурсницей с некрашеными губами, мы гуляли по городу с одним из старших приятелей. В его глазах была мутная тоска, и он ронял фразы нехотя, словно сомневаясь в том, стоит ли вообще их произносить. Горячий летний воздух лип к телу, и я никак не могла понять, что происходит.

– Что с тобой? – наконец спросила я.

– Ничего, – ответил он, помотав головой для убедительности. – Просто взрослею…

Теперь я понимаю, что скрывалось за этим «просто взрослею».

Мы взрослеем не тогда, когда календарь сигнализирует об очередном минувшем годе, и не тогда, когда меняется статус.

Не знаю, как прочие люди, но Ангелы и девушки-в-чулках взрослеют тогда, когда перерастают свои очередные иллюзии.

Очень долго, еще не один месяц после расставания с Тимом, мне казалось, что внутри меня сломалась какая-то важная деталь. Я очень многое обрела за эти месяцы – силы, новые умения. Я воскресила давно забытые ипостаси себя, развернула клубок запутанных давних желаний, вытащила из подвалов подсознания запылившиеся божественные дары… Но одна деталь сломалась, треснула, и теперь ход моего механизма время от времени дает сбой. В какой-то момент он вдруг отказался работать, и я – со всеми своими талантами и дарами – чувствовала себя всего лишь сломанной куклой.

Эта деталь, треснув, пропускала наружу мою радость. Стоило чуть замешкаться, не подставить вовремя ладонь, и – радость капала в пустоту, оставляя внутри меня шестеренки, вращающиеся вхолостую. Они могут сколько угодно наматывать на себя километры пустоты: я буду вращаться в пространстве, излучать видимую энергию, делать тысячи дел. А потом в какой-то момент почувствую этот щелчок в груди – сломанная деталь даст о себе знать, и радость вытечет из меня в пол, в землю…

– Как называется эта деталь? – спросила Ася, когда я рассказала ей об этом.

– Не знаю… может, наивность. Может, вера в чудо.

– Ты перестала верить в чудеса?

– Нет, дело не в этом. Просто раньше у меня были ясные представления о любви, об отношениях, о семье… А теперь они рухнули, рассыпались в пыль, я уже прошлась по ним ногами. А на их месте ничего не выросло. Потому механизм и сбоит…

– Так это не представления, это – иллюзии. А в мире иллюзий нет ничего надежного. Но что поделать, Ангел, если это суть жизни.

Теперь я знала, что моя боль – зудящая трещина внутри – это след вырванных с корнем иллюзий. Моих иллюзий насчет себя, Тима, наших отношений, того, каким должен быть брак и какой должна быть жена… Все это были иллюзии – не более ценные, чем убеждение в том, что осенью неприлично носить белые туфли, а мужчине в тридцать лет нужно иметь как минимум два деловых костюма. Вера в любовь до гроба не ценнее убеждения, что нельзя сидеть с ногами на стуле.

Но мне тяжело давалась адаптация к этой новой реальности. Иногда, когда я не была занята тренировками, или йогой, или работой… я вновь чувствовала, как вздрагивает внутри меня сломанная деталь, и спрашивала – когда же я снова буду верить жизни? Когда буду снова радоваться жизни, как раньше?

– Так, как раньше, – никогда, – отрезала Стерва.

Я куталась в свое одиночество, как в одеяло, и тихо ревела в темноте. Впрочем, иногда – и потом все чаще – мне удавалось посмотреть чуть дальше, чем завтра. Посмотреть за предел того времени, в котором я все еще переживала смерть иллюзий. И там я чувствовала новую жизнь: сильную, яркую, настоящую до последней капли.

Тридцатого декабря мы собрались, чтобы проводить старый год и вместе шагнуть на новую ступеньку нашей жизни под номером 2009.

Мне казалось, что за этот год я прожила несколько жизней: колесо сансары провернулось полностью. Старые часы, сошедшие с ума от вечного невнимания, сначала отмотали несколько лишних кругов, а потом замедлили ход. Время растянулось и стало объемным, чтобы дать нам возможность посмаковать, прочувствовать каждый момент. Каждая из нас была благодарна уходящему году за все уроки, но мы ждали его завершения с тем же нетерпением, с каким ждут окончания сеанса у стоматолога – даже осознавая всю важность всех его манипуляций.

Мы прошлись по двенадцати месяцам как по ускользающим из-под ног льдинам: каждый день та или иная трещина неожиданно пересекала наш путь именно там, куда нужно было ставить ногу, и напоминала о хрупкости льда. Весь год – танец на цыпочках, балансирование на канате, вдох-выдох перед дверью экзаменационного кабинета.

Мы открывали себя весь год, как закупоренные кувшины, и джинны, подобные тем, что водятся в арабских сказках, вырывались наружу. Наши желания, наши спящие ипостаси – Стервы, Пофигистки, Хиппи, Королевы, Жрицы, Воительницы – они теперь окружали нас разношерстной толпой, и голова даже иногда шла кругом от хора этих голосов. Нам еще только предстояло научиться мирить их между собой.

Весь этот год мы учились жить на зыбком льду: привыкали к ощущению, что даже самое надежное может оказаться временным, а самое реальное – декорацией. А единственная наша реальность – то самое мгновение, в котором мы находится. Лед трещал по швам, угрожая неминуемым крахом. Мы говорили «ага!» в ответ на усмешку Вселенной. Молодой Бог смеялся со своей горы, а мои братья Ангелы стучались в окно ветками зимних деревьев, делая вид, что это ветер.

Но девушек-в-чулках не проведешь: мы знаем, что если за полночь раздается стук, то это Ангелы напоминают о себе неспящим. Стоит отложить сон на час-другой, чтобы поболтать с ними.