Орущую Анечку  сразу унесли, и где-то там ею занимались  –   обрабатывали,  мыли,  тестировали, пеленали, а из меня выходил послед.   Легкие потуги при этом воспринимались почти лаской, а в ушах звучал младенческий крик.  И снова эта новизна чувств – будто музыку слушаешь и в то же время беспокойно и тревожно. Хочется прижимать к себе живой орущий  комочек и утешать, успокаивать...  Что же она плачет так громко?  Ей настолько больно?  Это ужасно… вот эти бессильные  переживания действительно были тяжелыми.

   Когда нас уже выписывали, кроме Иры и Голубева, который вынужденно стал  почти что моим личным водителем и сейчас тоже ожидал, стоя у машины, я увидела и Олега.  Последние  три месяца мы виделись всего пару раз, да и то мельком.  И всякий раз он смотрел на меня как-то странно, хотя я особо не вдавалась в анализ.  Понятно, что я расплылась и точно не похорошела - впереди меня торчала маленькая гора.  И понятно, что любимые комбинезоны разного фасона, затянутые на талии, сменило бесформенное платье, а волосы я просто убирала в хвост, хорошо еще – не остригла, потому что в какой-то момент они стали выпадать.  Мне назначили что-то дополнительно… но сейчас не об этом -  Олег держал в руках букет цветов и, кажется, готовился принять  в руки Анечку.  Во всяком случае, мне так показалось – слишком уж напряженной была его поза, а взгляд на сверток в руках медсестры – изучающим и решительным.  А я….  Я испугалась.

   Это было  смешно и, наверное, даже глупо.  И в то же время я не могла ничего с собой поделать –  помнила о том, что у него все это время были какие-то женщины, и вот это брезгливо-опасливое… оно сработало - мысль промелькнула и задержалась.  Я напряженно смотрела на него и соображала -  а безопасно ли будет доверить ему ребенка,  даже если просто дать подержать?   А, собственно, зачем это делать – пришла в голову мысль очередная.  Если уже существуют эти опасения?

   Я перехватила у медсестры Аню и аккуратно прижала к себе, заглядывая под кружево выписного конверта – носик пуговкой, крохотный причмокивающий ротик – я только что покормила ее.  Прогноз на длительное кормление был неутешительным, врач советовала разные способы и меры по улучшению «надоев», но в конце выдала неутешительный вердикт:

-  Бывают коровки и не молочные, что делать?  Если получится покормить месяцев до двух-трех, это будет просто замечательно.  За это время ваша кукла успеет впитать из материнского молока все, что положено.

   Сейчас моя  кукла спала,  и отдавать ее в руки чужого, возможно не совсем стерильного (и это еще  мягко сказано) дядьки я не собиралась.  Он шагнул ко мне, неловко держа букет перед собой, протянул его…

-  Зачем ты здесь, Олег?  Это Ира сказала, когда  нас выписывают?

    Ирка сердито отвернулась, а  Олег вдруг коротко выдохнул и  тихо ответил дрожащим от ярости голосом:

-  Тогда я гонял чаи с Берестовым.  В городе она, - кивнул он на злющую  Ирку, -  видела меня, когда я помогал его дочке.  Его не оказалось дома, а ей нужна была помощь с машиной – там тоже младенец.  Я случайно оказался рядом и предложил ее.  Теперь я понимаю, почему ты шарахалась от меня все это время.

   Случайно… опять это случайно, хотя какое мне дело? Ольга…?

-  Олег, я никуда не шарахалась,  живу себе и живу.   И тебя уже не должно быть рядом, я не для этого разводилась.  А Ольга очень интересная девушка и нет ничего странного…

-  Спасибо, - ехидно поклонился он мне, -  но у меня в этом плане стойкая аллергия на их семейство.  Можешь не беспокоиться на этот счет.

-  Да я наоборот – меньше беспокоилась бы, если бы ты только с Ольгой, - пробормотала я, упрямо уворачиваясь от его рук, которыми он тянулся к Ане.

-   Я не таскаюсь по проституткам!  - прорычал он, передохнул и разом сменил тон на просящий: - Дай просто взгляну.

     И я сдалась – приоткрыла уголок конверта.  Олег минуту постоял, внимательно вглядываясь в крохотное личико, и быстро метнулся взглядом к  Саше, который ждал у машины.

-  Я говорила тебе, что отец не он, - вымучила я из себя.  Тошно было от всего этого и почему-то опять больно.  Я решила, что нужно еще больнее, иначе это не закончится никогда.

-  Олег, я не стану записывать Аню на тебя и откажусь от алиментов.  Не можешь общаться нейтрально - просто исчезни из моей жизни, ладно?  Не заставляй бежать из города  с ребенком на руках.  У меня и так мало молока…

   На этих словах он  сглотнул, опустив глаза на мою грудь.

-  …  поэтому не нужно качать права, мотать мне нервы  и ставить под угрозу даже эти скудные  Анины запасы, - закончила я.

-  Аля, я на самом деле мог бы стать ей отцом… с радостью,  - смотрел он на Аню, не отрываясь, - она  очень похожа на тебя.

-   Договорились, Олег?  Пожалуйста… уходи.

    Он резко развернулся на месте и рыкнул,  отходя: - Какая же ты дрянь, Ирка!   Не ожидал, честно…

     Проходя к машине, швырнул цветы в урну, а Ирка всхлипнула, опуская голову, и я поспешила успокоить ее, глядя в спину уходящему Олегу:

-   Ир, это все к лучшему.  Теперь он успокоится, наконец.  Поехали уже домой.  Здравствуй, Саша, - кивнула я Голубеву.  В груди пекло и щемило.  Гадство, как же это больно - вот так, намеренно  и продуманно, причинять боль другим...  Олегу.

-   Я  не сообщала ему, наверно, это кто-то из больницы.  А я увидела его и вызверилась – такое зло взяло!  А  получается – напрасно.  Я не должна была говорить тебе.  Видишь, как все обернулось?  Ошиблась… – отстраненно заметила подруга.

-   Да не ошиблась ты, Ир!  Какая помощь?  У нее своя машина. Дай ты ему уже жить!  Мне самой страшно представить, что он все это время всерьез надеялся.  Тяжело сейчас получилось – с кровью…  грубо, обидно, по живому.  Но если он не понимает иначе?!  Плюнь и забудь.

   Ирка послушно сплюнула, продолжая тихо плакать и помогая нам сесть в машину Голубева.

    Аня оказалась золотым ребенком – ела и спала, ну и расходовала памперсы. Не капризничала, хотя меня уже просветили, что все будет – когда  мы приступим к настоящему прикорму  овощами, фруктами и мясом.  Молока пока хватало – я делала все, чтобы его запасы восполнялись к кормлению.   Анька росла и менялась – постепенно, от недели к неделе.  Прошло три месяца со дня ее рождения, и  уже ясно было, на кого она будет похожа – точно не на меня.  Глаза определенно были черными, а не карими.  Волосики - мягкой шапочкой на крохотной детской головке –  кудрявыми, а не волнистыми.   Нижняя губа  упрямо  выдавалась вперед – чуточку, но заметно.  Тоже, как у Вани. Носик пока не обрисовался – пуговка себе и пуговка, но потом он должен был стать почти  прямым - с едва заметной, плавной горбинкой.

    Мы с ней уже понимали друг дружку,  притерлись и примирились с имеющимися в наших характерах недостатками.  Анжела относилась к Ане с осторожным любопытством, Ира – с материнской нежностью.  А для меня в ней был весь смысл жизни.  Я вспоминала, как мечтала о таких вот розовых пальчиках с крохотными ноготками, которые так страшно было обрезать. Мечтала целовать и щекотать пяточки, смотреть, как она спит, раскинувшись морской звездочкой…  И сейчас я все это имела, все было и даже больше –  Анькина отрыжка на моей одежде, детские  какашки – все было в радость просто до умиления.   Врач пророчески назвала Аню куклой и пока что она оставалась для нас именно куклой.  Интеллект на сытой мордени пока никак не просматривался, разве что в хитрой улыбочке?