– Я молился и забыл прошлое, – нехотя, морщась и с трудом выговаривая слова, ответил Энрике. – Бог велел прощать. Я прощаю.

– Лучше бы ты думал своей головой, как велел тебе я! – без злости посоветовал Ноттэ. – Хулио, малыш, тебе тридцать девять, а выглядишь ты сушеной немочью. Ты – лучший боец юга, все же я сам занимался с тобой, пусть и недолго. Допущу, ты редко бывал трезв, соглашусь, ты очень редко не имел свежих ран и охотно припомню: грустить ты не умел вовсе… Мне больно видеть теперь тусклую тень прежнего друга. Гляжу – и ощущаю свою вину, путь и нет её на самом деле. Ты поздно сообщил то, что следовало, и я не успел, уже не мог успеть. Даже я.

– Ты умеешь бегать по воде, шхуна еще была в порту, – упрекнул Энрике, темнея лицом и забывая о дарованном недавно прощении. – Ненавижу… Как ты посмел не успеть?

– Шесть шагов по воде – вот и все, что мне было тогда доступно, а шхуна едва виднелась на горизонте, да пойми же!

– Но ты догнал их!

– Не я! – начиная раздражаться, Ноттэ зашептал громче. – В порту нашлась лодка с парусом, я вышел в море и увы, безнадежно отставал. Шхуна сгинула в ночи, казалось, ничего уже не изменить, ведь при самом удачном ветре ход корабля определяется парусом и корпусом, командой и много чем еще… Но мне повезло: лодку нагнал люгер, Вико был тогда мальчишка и мало что понимал, мы встретились впервые. Башня отправила его следить за мной, никак не помогать. Но мне помогли, «Гарда» достала шхуну и я пробежал свои шесть шагов… Только она уже была мертва.

Энрике отшатнулся к стене, осел на пол, некоторое время молчал, прикрыв глаза и упрямо перебирая четки, не помогающие ни забыть, ни простить, ни даже успокоиться.

– Ты давно живешь, – наконец глухо выговорил служитель, решаясь глянуть на нэрриха в упор, с неожиданной и полубезумной надеждой. – Скажи, души уходят окончательно – или все же в ереси древних есть смысл и мы… возвращаемся?

– Не знаю, возвращаетесь ли вы. Но скажу то, что мне понятно по опыту: возвращаться и помнить слишком больно. Если для людей есть круг рождений и смертей, он устроен милосердно. Вы не храните груз прежнего и каждый раз наслаждаетесь новым детством, взращиваете новые надежды.

– И заново расстаемся с ними, – усмехнулся Энрике. Встал, шагнул к двери, погладил полированное дерево и прошептал почти жалобно: – Ей девятнадцать, как раз бы все сходилось…

– Что, серые глаза и на голову ниже тебя?

– На голову ниже, в точности тот рост, – упрямец не заметил второй приметы. Грустно улыбнулся: – Я помогал её матери ухаживать, поил… ты прав, я заметил сразу. И родинка на руке… Мне вдруг показалось: она танцует, пожалуй, не хуже, и нрав схож, если смогла разозлить Эо.

– Кипеть тебе на том свете в масле, неисправимый еретик. Ро-одинка, – с долей насмешки протянул Ноттэ и толкнул служителя в бок. – Не будь дураком, грехов тебе уже не отмолить, так поживи с толком здесь. Красивых надо охранять рапирой и кинжалом от посторонних злодеев, а ты пока что влез в рясу и намерен исповедовать этих самых злодеев, не мешая им совершить худшее и уродовать девочке жизнь.

– То есть вылечишь, – кивнул упрямец, расслышав лишь то, что полагал важным.

Толкнул дверь и первым вошел в спальню, ободряюще улыбнулся старой цыганке и как-то очень по свойски кивнул. Женщина села прямее, глянула на нэрриха, поджала губы.

– Что бы ты ни затеял, мне нет дела до пользы или вреда всем людям. Вылечи дочь, и я помогу в любом деле. Я проклинать умею, яды знаю, гадать могу, и привороты разные…

– Королева оценила бы эту речь, – заверил Ноттэ. – Увы, я не обзавелся двором, достойным проклинания, родни у меня нет, травить решительно некого, тем более после того, как отравили Оллэ. Но привороты – это мысль.

Ноттэ покосился на служителя, изменившегося в лице. Сел на край кровати, погладил горячий лоб девушки, стирая бисер пота. Провел кончиками пальцев по щекам плясуньи, пылающим болезненным румянцем, тронул веки. Прощупал пульс на бессильной руке. Нагнулся к самому лицу, выдохнул «живи» в самые губы. Еще немного посидел, вглядываясь в черты и пробуя заметить хоть самое малое сходство с хохотушкой-южанкой, рожденной в смешанной семье и бежавшей из дома. Та девушка не желала принимать веру эмирата и равно не стремилась к мученическому уделу ретивой сторонницы Башни. Прошлое давно сгинуло, стоит ли ворошить старую историю пирата благородных кровей, одержимого жадностью и похотью, его наивного брата и заигравшейся девчонки, так и не решившей, деньги ей важны, титул доньи или все же душевное родство?

– Нам следует покинуть город немедленно и тайно, – распорядился Ноттэ. – Девочку берем с собой. Очнется к нужному сроку – спрошу с неё за лечение, как и с вас. Нам понадобятся хорошие кони, времени нет.

– Гожо выведет нас, – молвила старуха. – В лошадях он тоже понимает, укажет, где искать нужных.

Сборы в путь ограничились временем, необходимым на проверку оружия. Кортэ выглядел мрачнее прежнего, едва слышно бормотал: из всех диких сборищ сброда это самое нелепое, и, будь он в уме, бежал бы без оглядки. Но не бежит, значит, одурел и поддался влиянию, хотя зачем нэрриха лезть в дела людей? Ну, зачем?.. Доводы повторялись, жалобы и сомнения множились, что не мешало рыжему идти вторым, сразу за проводником, и бережно нести укутанную в шерстяную шаль девушку. Следом двигался Энрике-Хулио, буравил взглядом спину Кортэ, молчал и не отставал ни на шаг. Временами Ноттэ, замыкающему группу, хотелось забежать вперед и заглянуть в лицо горе-фанатика, чтобы в точности оценить размеры пожара, сжигающего его изнутри. Что есть теперь вера и что – ересь? Можно ли покидать особняк, не сообщив ничего гранду и значит, предав его? Выживет ли девушка, сочтенная похожей на иную, давно покойную? И наконец: почему её несет нэрриха и как унять ничем не обоснованную ревность, возникшую невесть откуда и не поддающуюся усмирению…

Гожо знал тайны крепости куда лучше, чем любые иные жители города. Уверенно вывел к погребу, открыл лаз и показал с немалой гордостью низкую галерею, затхлую, похожую старинной каменной кладкой на вывернутую змеиную шкуру. Цыган зажег фонарь и первым сунулся в пасть вечной ночи, угнездившейся под стеной внутреннего города. Следом поползли остальные, на ощупь протискиваясь сквозь тьму и страх. Ноттэ закрыл вход в лаз – и проделал путь последним, обдумывая: как давно вырыт тоннель? Наверняка он существует со времен постройки замка южанами, столь давней, что секрет неведом даже для нынешних нэрриха.

Отдышавшись, беглецы покинули подвал, чтобы снова красться по пустым, будто вымершим, улочкам внешнего города, искать и одолевать лаз в очередной стене. Ноттэ ожидал, что старуху придется нести или вести, но женщина не выказывала признаков утомления, уверенно следовала за Энрике, иногда норовя выглянуть из-за его спины и убедиться: дочь несут бережно. Больше всего сложностей доставлял Хосе, он спотыкался в темноте, то и дело отвлекался, недоумевал: как же так, он верил, что знает город, но – ошибался, всё кругом ново и таинственно. Ноттэ снова и снова подхватывал юношу под локти, направлял, чуть подталкивал в спину, но не ругал. Зачем? Приятно хотя бы так, следуя за гвардейцем, видеть мир его глазами и понимать: тайна делает волшебными даже гнилые окраины, а кучи мусора в пасмурную ночь для кого-то – едва ли не страна чудес.