Такое длительное правление едва ли могло не оставить глубокий след в судьбе страны. В Египте существовал обычай празднования возрождения царя в день его юбилея, проводившегося обычно на тридцатом году правления, а затем через более короткие промежутки. Рамсес II, как и полагается, прошел ритуал празднования своего юбилея на тридцатом году правления, второй – на тридцать четвертом, третий – на тридцать седьмом, и так далее вплоть до одиннадцатого – на шестьдесят первом году правления[284]. Ритуал омоложения пожилого правителя, должно быть, приобрел характер надоевшего чуда, когда фараону было восемьдесят. За эти годы он произвел огромное количество царственных потомков – нам известно о более чем ста сыновьях, которые составили новый привилегированный класс, так как несли в себе семя бога. Следует отметить, что у фараона могли возникнуть сложности с тем, чтобы женить всех своих детей: об одном царевиче мы знаем, что он взял в жены дочь сирийского капитана корабля[285]. Рамсес II жил в неге и праздности, и, кажется, ни один царь на земле не смог бы соперничать с ним. Он стал прототипом царя Озимандии у Шелли:

Итак, в заупокойном храме Рамсеса II сохранились пьедестал и упавшая разбитая голова колосса этого царя, другим именем которого было Усер-маат-Ра, или Озимандий[287]. За свою долгую, легкую, исполненную праздности жизнь он не подумал о том, чтобы справиться с факторами, угнетавшими древнеегипетскую культуру. Он сделал все для того, чтобы Египет по-прежнему находился на вершине могущества и славы, но, если бы он знал, как быстро изменится жизнь в стране, он едва ли смог бы сделать достаточно, чтобы противостоять этим переменам. Египет распадался под действием внутреннего и внешнего давления.

К тому времени, когда Рамсес II наконец скончался и присоединился к богам в ином мире, двенадцать его старших сыновей уже умерли, и его наследником стал тринадцатый сын, Мернептах, который сам уже был в годах. Добросовестные поэты воспели в гимнах перспективу восстановления маат новым царем, как делал каждый из предшествующих фараонов. «Возрадуйся сердцем, вся земля! Добрые времена настали! Господин был дарован землям… Мерне птах!.. Все праведные, придите и узрите! Маат изгнала обман. Грешники пали ниц, а все алчные позабыты. Вода поднялась и не опадала; паводок держался высоко. Дни длинны, ночи не коротки, и луна проходит свой путь нормально. Боги довольны, и сердца их радуются. [Каждый] живет в радости и трепете»[288]. Это не означает и не должно было означать, что под конец правления Рамсеса II страна так сильно погрязла в обмане, злодеяниях и жадности, что Нил не разливался, дни стали коротки, а фазы и движение луны – хаотичными. Речь идет лишь о подобающем приветствии чуда воссоздания всего этого новым фараоном, но ни в коем случае не о принижении его предшественника. Но спокойный ход правления Мернептаха был нарушен новой попыткой завоевания Египта, первой со времен гиксосов.

На пятом году правления царя, около 1230 г. до н. э., некий союз народов попытался вторгнуться в Египет с запада. Руководил вторжением ливийский князь, но не из племен Ливийской пустыни, с которыми у Египта давно были установлены отношения, а, возможно, из Киренаики, которой требовался выход к морю. Он заключил союз с некоторыми из беспокойных «народов моря»: ахейцами «из страны моря», тирренами, ликийцами, сардинцами и сицилийцами. Мернептах встретил их на западной границе и обратил ливийского князя в бегство «глубокой ночью. Ни хохолка не осталось на голове его, и ноги его были босы… и не было у него воды, чтобы смочить кожу и сохранить себе жизнь». Размер вторгшихся войск можно понять по тому указанию, что более шести сотен союзников были убиты и более девяти сотен взяты в плен. На какое-то время Египет восстановил безопасность, и «любой может беспрепятственно путешествовать по дорогам, ибо не было больше страха в сердце народов. Крепости предоставлены сами себе, колодцы открыты и доступны для посланников. Зубцы стены спокойны под лучами солнца, пока стражи ее бодрствуют… Скот в полях оставлен свободно пастись без пастухов, даже если на пути их встречается ручей… Люди идут и возвращаются, напевая песни, и не было плача среди народа, как во времена скорби… потому что Ра [снова] повернулся к Египту». Страна снова демонстрировала иноземцам физическое превосходство, однако угроза вторжения становилась все ближе[289].

Поэтическое сочинение, восхваляющее эту победу, заканчивается утверждением о доминирующей власти Египта над всеми иностранными регионами, включая единственное во всех древнеегипетских текстах упоминание об Израиле:

Эта хвалебная песнь, полная ликования, не имеет под собой никакого реального основания. Мернептах был в хороших отношениях с хеттами и, насколько нам известно, не организовывал никаких военных походов в Азию. Это обычное высокопарное заявление о победе царя-бога над всеми своими противниками, невзирая на то, встречались ли они в битве или нет. Интересно появление Израиля в азиатском контексте, однако оно не имеет никакого отношения к вооруженному столкновению с Египтом. Оно лишь показывает, что египетскому писцу было известно о народе, известном как Израиль и живущем где-то в Палестине или Трансиордании. Мы должны определить terminus ante quem для Исхода детей Израилевых из Египта.