Ее слова эхом отдаются в поле и в моей душе.

Она сказала это вчера вечером, но я понял это еще до ее шепота. Тем не менее я все еще пытался обмануть себя, но это так. Признание – это сокрушительный груз, это веревка, привязанная к моей лодыжке, которая застряла на дне карьерного пруда. Влага в уголках ее глаз говорит мне, что она только что произнесла абсолютную правду.

Я не могу дышать и вздрагиваю, борясь с желанием согнуться пополам. Как будто кто-то ударил меня сначала в горло, а потом в живот.

– Мое решение, как справиться с опухолью, – вот почему этот проект так важен для меня. Я хочу показать папе, что, когда придет время, когда опухоль будет прогрессировать, как у мамы, нам не придется проходить через все эти ужасные процедуры. Он может просто позволить мне жить своей жизнью, наслаждаться тем временем, которое у меня осталось, а потом отпустить меня, потому что я не оставлю его одного. Не совсем одного. Если я докажу, что призраки реальны, он поймет, что я все еще буду с ним, только по-другому.

Мои легкие горят, а сердце бешено колотится. Правда. Она была там все это время.

– Мы партнеры по проекту, – зло шепчет мне Вероника, как будто я причина ее злости, – мы останемся партнерами, мы закончим наш проект, и, поскольку ты не можешь сдерживать эмоции, мы не вместе и больше не будем целоваться.

– Почему?

– Что почему?

– Почему я не могу быть с тобой?

Ее лицо искажается.

– Потому что ты останешься рядом со мной, вот почему.

Мои глаза расширяются, как будто она не понимает, в чем дело.

– Ну да, это то, что люди делают, когда любят кого-то.

– Это не то, чего я хочу, не со мной.

– Но почему?

– Потому что все должно было пойти совсем не так. Ты не должен был узнать, что я умираю. Мы не должны были влюбляться друг в друга. Мы должны были веселиться, радоваться выпускному классу и создавать миллион воспоминаний. А потом мы должны были закончить школу. Ты должен был поступить в колледж, а я…

– А ты должна была умереть? – заканчиваю за нее. – И я должен был уехать и забыть тебя?

Она пинает траву ногой.

– Это то, что происходит, когда люди покидают этот город.

– Я никогда не забуду тебя! – рычу я.

– Теперь я знаю это и не хочу этого для тебя! Я хочу, чтобы ты жил!

– Неужели ты не понимаешь? Я живу только тогда, когда я с тобой.

– Потому что, может быть, я просто еще один адреналиновый кайф, – настаивает она. – Ты об этом не подумал? Ты больше не хочешь прыгать, поэтому тусуешься со странной девушкой, которая делает странные вещи, чтобы получить кайф, поэтому тебе не нужно сталкиваться с тем фактом, что твоя мама алкоголичка и что ты позволяешь ей продолжать идти по этому пути!

Моя голова дергается, словно мне дали пощечину.

– Что ты сказала?

Вероника смотрит вниз, словно ей стыдно, словно ей грустно.

– Твоя мама больна, и это убивает тебя.

– Она в порядке, – говорю я, но слова кажутся пустыми, и я не понимаю растущего во мне гнева, – ты не знаешь, о чем говоришь.

– Ты прав, я не знаю, но это кажется очевидным.

– Она же не пьяница! – кричу я. – Алкоголики пьют все время, а моя мама трезва всю неделю. Да, она много пьет, но она не пьяница! Это не так!

Вероника поднимает руки вверх, показывая, что отступает. Я громко ругаюсь и провожу рукой по волосам. Это совсем не то, чего я хотел, – словесный поединок на повышенных тонах с девушкой, которую я люблю.

– Ты и я, – шепчет она, – мы уже прошли свой курс.

Мне кажется, что моя грудь раскалывается пополам.

– Пожалуйста, не делай этого.

– Я ничего такого не делаю. Мы же партнеры по проекту. Друзья. Это даже больше, чем в прошлом году.

– Но я люблю тебя, – упрямо говорю я.

Она поднимает голову и встречается со мной взглядом.

– И я делаю это, потому что тоже люблю тебя. Я эгоистично позволила этому начаться. И была слишком эгоистична, чтобы остановить. Я больше не могу быть эгоисткой. И не собираюсь бороться с опухолью. Я умру, и поэтому не могу позволить тебе разорваться на части, не ради меня.

– Я сейчас разрываюсь на части.

– Не так, как если бы ты остался.

Я делаю шаг к ней, вторгаясь в ее пространство, и она снова опускает голову.

– Пожалуйста, – шепчу я. Это молитва, мольба, – не делай этого.

Она качает головой, а когда поднимает на меня глаза, в них стоят слезы.

Ее глаза… мое сердце разбивается вдребезги. Я обхватываю ее руками, и она падает в мои объятия. Мы держимся друг за друга, цепляемся, отчаянно пытаясь выжать максимум из последних нескольких минут.

– Я люблю тебя, – мой голос срывается, и я сжимаю ее еще крепче.

– Я тоже тебя люблю, – шепчет она мне в грудь.

Вероника поднимает голову и позволяет своим пальцам скользить по моей руке и шее. Она слегка приподнимается, и я наклоняюсь к ней, чтобы поцеловать. Ее сладкий вкус смешивается с солеными слезами, и я отдаю всего себя. Умоляя ее передумать, давая ей понять, как сильно я переживаю.

Она отстраняется, и это убивает меня, я не хочу отпускать ее. Вероника пристально смотрит на меня какое-то мгновение, как будто хочет снова броситься в мои объятия, но потом поворачивается на цыпочках и уходит. В лесную чащу, подальше от меня, туда, где скрылись Лахлин и Кравиц.

Любовь к Ви требует жертв. Вот что сказал Кравиц.

Вероника умирает. Ее опухоль растет, и она умирает. Нож этой истины режет меня так глубоко, что боль ослепляет. Что-то тут не так. Мир становится ярким только благодаря Веронике. Без нее здесь будет темно, как в полночь.

Радость. Вероника – это жизнь и радость.

Мир кажется туманным, и моему ошеломленному мозгу требуется мгновение, чтобы перестроиться. Я моргаю, чтобы рассеять путаницу, вернуть себе концентрацию. Чтобы заставить небо нависать надо мной, почувствовать землю под ногами, чтобы все снова стало правильным. Я моргаю во второй раз, мое зрение проясняется, но мир не становится прежним. Не таким, как следовало бы.

Небо все еще голубое. Мои обутые в кроссовки ноги касаются твердой земли. Трава и деревья все еще на месте, но все по-другому. Вероника жива, но в любой момент может умереть… и она не будет препятствовать тому, чтобы это случилось.

Странное покалывание в моих венах, эта невероятная потребность сдернуть ее с железнодорожных путей, когда приближается мчащийся поезд, но затем мои легкие сжимаются. Вот в чем проблема. То, что она пыталась мне сказать: нет никакого способа сойти с рельсов, только возможность замедлить поезд. Смерть неизбежна, вопрос лишь в том, насколько долгим и болезненным будет столкновение.