Когда трактор становится еще ближе, Джесси наклоняется и указывает на что-то, после чего трактор останавливается, и двигатель глохнет. Мир становится странно тихим, когда Джесси мрачно смотрит на меня, на Назарета, а затем снова на меня. Он выпрыгивает из кабины, и из нее высовывается Вероника. У нее на лице появляется потрясающая улыбка, когда она что-то бормочет Джесси. В мгновение ока его мрачное выражение лица исчезает, и он загорается, смеясь вместе с ней.

Они с Джесси разговаривают, а потом он наклоняет голову в мою сторону. Вероника смотрит на меня и сжимается.

Это хороший удар под дых. Джесси спрыгивает с трактора, и Вероника следует за ним. Он не присоединяется к ней, когда она направляется в мою сторону.

– Назарет, – зовет он, – ты можешь помочь мне сдвинуть ветку на пути? Она тяжелая, и мне совсем не хочется ее ломать. Я думаю, мы можем убрать ее с дороги.

Назарет направляется к нему, и они вдвоем исчезают за деревьями.

Вероника… это чудо в короткой черной плиссированной юбке, вязаном синем свитере с открытыми плечами и майкой под ним, в колготках «Злая Ведьма с Запада» в зеленую и черную полоску. На ногах у нее черные военные ботинки. Ботинки такие же, как у ее отца, как раз для того, чтобы надрать мне задницу. Ее короткие светлые кудри собраны в хвост на макушке, но несколько прядей бунтуют и подпрыгивают возле ее лица.

– Вы с Назаретом мило побеседовали, пока я спала? – она спрашивает, и мне интересно, что она знает о нашем вчерашнем разговоре.

– Он ничего не сказал. По крайней мере, не сегодня.

– Не расстраивайся так. Он мало с кем разговаривает. Пытаться говорить с ним – будто разговаривать с призраками. – Она смотрит, как он исчезает за деревьями.

Это интересно, но я здесь не из-за Назарета.

– Как ты себя чувствуешь?

– Лучше. Разве ты не должен быть в школе?

– А разве ты не должна? – парирую я.

– У меня профориентация. Ну, ты знаешь, как научиться выбрать карьеру по практике? Наверное, мне следует сообщить об этом своему куратору, но она, скорее всего, откажет. Во всяком случае, в этом месяце я фермер. У меня есть время только до конца октября, чтобы стать им, а потом я решила попробовать себя в роли ветеринара.

Я не могу понять, то ли она меня проверяет, то ли дразнит. Может быть, немного того и другого.

– Значит, ты больше не ходишь в школу?

– Хотелось бы. Я вернусь, но, как я уже говорила, правила не для меня. – Затем она подмигивает, слегка улыбаясь, но улыбка быстро исчезает.

Вероника холодна, как утро, когда идет мимо меня к качелям из шины, подвешенной на ветке дерева. Она садится на нее и слегка раскачивается. Безразлична ко мне, к миру, к тому, что произошло между нами. Это буквальное определение всего. В пятницу вечером она была в моих объятиях, и каждое прикосновение было таким же горячим, как августовская ночь. Прошлой ночью мы шептали друг другу слова любви. А сегодня утром она совершенно равнодушна.

– Я беспокоюсь за тебя.

– А тебе не надо беспокоиться, – говорит она, – мы же не должны быть такими эмоциональными, помнишь?

Я помню. Таков был уговор, но…

– Все изменилось.

Она впадает в уныние.

– Слушай, ты мне нравишься, правда, но…

– Прошлой ночью ты сказала, что любишь меня.

– Я была под кайфом.

– Я же сказал тебе, что тоже люблю тебя.

Она закрывает глаза, как будто это причиняет ей боль.

– Послушай. – Она снова открывает глаза. – Мы прекрасно провели время вместе, и… ты отлично целуешься, но я же сказала тебе, что не ищу ничего серьезного. После того, как ты расстроился из-за Люси и призраков, а теперь, похоже, слишком остро реагируешь на головную боль, которая свалила меня прошлой ночью, я думаю, что будет лучше, если мы вернемся к тому, чтобы просто быть партнерами по проекту.

– Партнерами по проекту? – я бросаю вызов. После всего, что мы пережили вместе? После того, чем она стала для меня? После того, как я доверился ей?

– Мы хорошо повеселились, – говорит она так, словно это должно стать концом разговора. – Может быть, когда мы преодолеем эту неловкость и этот странный разрыв, то сможем целоваться снова когда-нибудь.

Моя челюсть напрягается при мысли о случайном сексе. Я понимаю, что это мечта каждого мужчины, но это не то, чего я хочу. Не от нее. Особенно не от нее.

– Я хочу большего.

– Опять поцелуев? – Вероника одаривает меня умопомрачительной улыбкой, вставая с качелей. – Я и не подозревала, что у меня это так хорошо получается.

– Я хочу большего, чем просто поцелуи.

Ее кокетливая улыбка исчезает.

– Но мы не должны вешать ярлыки на вещи. Мы должны были просто оставаться непринужденными. Так было бы лучше для нас двоих.

– Я люблю тебя, – бросаю эти слова в нее, оставляя себя голым и ободранным, и вот она держит мое сердце. – Все кончено, Вероника. Это случилось. То, что ты пытаешься сделать три шага назад, ничего не изменит.

Вероника покусывает нижнюю губу. Движение, которое означает глубокое раздумье и конфликт, которое заставляет меня думать невероятно много о том, как я хотел бы снова поцеловать ее и как я ненавижу, когда она грустит. Я протягиваю руку и большим пальцем разглаживаю ее губы, и она смотрит мне прямо в глаза. Печаль исчезла, сменившись искрой.

Я обхватываю ладонями ее щеки и ласкаю нежную кожу. Вероника сглатывает, потом высовывает язык и облизывает свои губы. Она делает глубокий вдох, как будто ей тоже трудно сдерживать сердцебиение. Энергия накапливается в воздухе вокруг нас, настолько мощная, что практически потрескивает.

– Вот и все, что есть между нами, – шепчет она. – Нас влечет друг к другу. И это притяжение работает, и работает хорошо. А ты путаешь его с эмоциями.

– Вовсе нет, – тихо отвечаю я. – Я люблю тебя.

– А тебе не следовало бы.

– Но я люблю.

– Но ты не должен… – Вероника отступает назад, стряхивая мое прикосновение.

– Почему? – Я разочарованно провожу рукой по волосам. – Ты очень умная и такая забавная, и я очарован всеми твоими причудами. Ты любишь жизнь, не судишь, и ты так чертовски красива, что на тебя больно смотреть. Я все время думаю о тебе: когда просыпаюсь, перед тем как лечь спать. Я мечтаю о тебе. Я с нетерпением жду встречи с тобой, поэтому не понимаю, почему мне должно быть все равно.

– Потому что я умираю! – она кричит.

– Ты этого не знаешь. Ты сказала, что опухоль небольшая, но ты в порядке!

– Я солгала! Опухоль растет. Мои головные боли усилились, мои симптомы усилились, и ты знаешь, что я вижу свою маму! Это ненормально. Даже для меня. Я хочу, чтобы она была настоящей. Мне нужно, чтобы она была настоящей, но я не дура. Я знаю, что это может значить. Я знаю, что умираю.