– Ты в порядке?

– Я воспитывала тебя лучше, Ви, – говорит мама. – Ты не должна играть с человеческими сердцами. Лео знал правду и сделал свой выбор.

– Он знает, – шепчу я, и мои ладони становятся холодными и липкими, поскольку Сойер слышит меня, независимо от того, насколько тихо я произнесу это. Брови Сойера сходятся на переносице.

– Вероника, что происходит?

– Он знает, что у тебя маленькая опухоль, которая вызывает мигрень, – настаивает мама. В ее голосе слышится гнев. Гнев, которого я не понимаю. – Ты не честна с ним, Ви, скажи ему правду или оставь его сейчас же.

Взгляд Сойера мечется между мной и мамой, но он ее не видит. Он видит только, что я смотрю на нее и не могу заставить себя отвести взгляд.

– Вероника, – Сойер медленно спускается по лестнице. Один шаг за другим, как будто он боится спугнуть меня. – Ты в порядке?

Мне становится душно, в крови вспыхивает жар, а по спине катится пот. Я поджариваюсь заживо, и мои колени становятся слабыми, голова кружится.

– Скажи ему, Ви! – мама кричит, и весь мир сужается, а мое зрение становится тусклым.

– Он бросит меня, если я это сделаю, – бормочу я, но слова кажутся мне неправильными. Как будто мой язык слишком толстый, а губы слишком большие. Сойер подходит к маме, и дым от шалфея все еще поднимается в воздух. Я вскидываю руку и кричу:

– Мама!

Дым попадает на нее, и она мерцает, протягивая ко мне руку. Спотыкаясь, я поднимаюсь по лестнице, пытаюсь схватить ее, оттащить, но, когда моя рука уже почти соприкасается с ее рукой, она исчезает, и рыдание разрывает мое тело.

– Нет! Мама!

Мгновение останавливается. Мир под моими ногами опускается на дно, и меня затягивает в черноту. Мои руки бьются, ищут, за что ухватиться, и я шлепаю по чему-то твердому.

– Вероника! – кричит Сойер, и я хватаюсь за него, не только за тело, но и за голос. Я просто тону. Но, так или иначе, как тогда в реке, если я буду цепляться за него, то смогу плыть. – Вероника, поговори со мной.

– Мама, – шепчу я и чувствую, что меня несут, – мы причинили боль маме.

– Я держу тебя, – говорит он. – Все в порядке, я с тобой, я здесь.

Делаю глубокий вдох, как будто выныриваю на поверхность воды, а когда открываю глаза, то снова могу видеть. Вся мокрая от пота, я лежу на холодных простынях на матрасе на полу. Это кровать Сойера. Его комната.

Он нависает надо мной, приглаживая мои волосы, как будто я сломанная кукла. Его лицо такое бледное, что, я боюсь, в нем совсем не осталось крови.

– Вероника? – он снова зовет меня, и страх в его голосе разрывает мне сердце.

Мне приходится дважды прочистить горло, прежде чем суметь заговорить, и даже когда я это делаю, вырывается только шепот.

– Я в порядке.

– Ты не в порядке. Ты отключилась на моих глазах, говорила всякую странную чушь – слова, которые даже не сочетались друг с другом, – а потом рухнула на пол. Ничего не в порядке.

Слепящая боль пронзает мой череп. Что? Что происходит? Мои мигрени, даже самые страшные, никогда не были такими. Нижняя губа дрожит, а глаза жгут слезы. О боже. О боже мой. Тошнота заставляет мой желудок бурлить, и я откатываюсь от Сойера, так как боюсь, что меня вырвет на него.

– Вероника, что случилось? – страх сочится из голоса Сойера. – Скажи мне, что случилось.

Острая боль снова пронзает мой мозг, и я сгибаюсь пополам на кровати. Не могу говорить, не могу думать, я могу только держаться за живот и дышать. В голове пульсирует так сильно, так громко, что кажется, будто сердце бьется в ушах.

– Вероника! – он кричит.

– С… позвони… Н-н-назарету, – воздух вырывается из меня с еще одним ударом агонии, – М-м-м… мигрень. – Мой телефон. Ему нужен мой сотовый. Я тянусь к карману, пытаюсь вытащить его, но он падает из моей руки. – Пожалуйста, п-п-позвони.

– Хорошо, – говорит Сойер, стоя рядом со мной, – я уже звоню.

Четверг, 3 октября. Вес: 52,8

Сегодня вечером я сидела с Моррисом, и мне так стыдно за себя, дневник. Я впала в уныние, вернее, я была в унынии уже давно, и все это выплеснула на него, но он просто душка. Он был мил со мной.

Я запихиваю в рюкзак выбранные Люси куклы и кукольную одежду. Мой мобильник прижат к уху, и, как это уже было раньше, я звоню, не переставая. Когда меня снова перенаправляют на мамину голосовую почту, я тихо ругаюсь… Сильвия сказала, что ее мама сегодня вечером дома, и она не слышала, чтобы у них были какие-то планы. Где, черт побери, мама?

– Мама говорит, это слово нельзя произносить. – Люси сидит на кровати с куклой на коленях.

– Она совершенно права. Я не должен был говорить его. Это не то слово, которое кто-то должен использовать. А что еще ты хочешь взять? – Я сказал Сильвии, что мне нужна помощь с Люси, и она уже едет за моей сестрой и присмотрит за ней, пока мама не вернется домой оттуда, куда она убежала, не сказав мне.

– С Ви все в порядке? – спрашивает Люси.

Я пытаюсь представить себе, как это все выглядит ее глазами. Монстры, призраки, горящий шалфей, очищение, Вероника падает от боли, я несу ее к своей кровати, Назарет, татуированный гигант в очках в черной оправе, появляется и несет Веронику в ее квартиру, говоря мне держать Люси подальше, и теперь я безумно ношусь тут, пытаясь одновременно не напугать Люси и проверить Веронику. Это должно быть похоже на дурной сон.

– Иногда у нее бывают очень сильные головные боли, и от них ее тошнит. Какое-то время она будет чувствовать себя неважно, но я уверен, что скоро ей станет лучше, – надеюсь, что это правда. Вероника говорила мне, что ее головные боли могут быть очень сильными, но я и представить себе не мог, что может произойти что-то подобное. – Вероника обрадуется, если ты сделаешь ей открытку.

– Я могу. Мы скоро празднуем Рождество, так что я нарисую на ней елку, – Люси запускает пальцы в волосы своей куклы. – Мне кажется, что избавление от призраков ранило Ви.

– Это не так. – Неизвестно, как долго мамы не будет и что на самом деле творится с Вероникой, но я запихиваю пижаму в сумку вместе со школьной формой на завтра.

– Ви нравились ее призраки, они никогда не причиняли ей вреда. Она их очень любила, – ее губы дрожат, – это я виновата, что она заболела.

Это не так, и я не хочу, чтобы она несла это бремя, поэтому бросаю рюкзак на пол и сажусь на кровать Люси. Я протягиваю руки, и она карабкается по простыням ко мне на колени. Я крепко обнимаю ее и целую в макушку.

– Ты ни в чем не виновата.