– Что ты знаешь?

– Что я умираю.

– С кем ты разговариваешь?

– С мамой. – Я оглядываюсь на нее, и она смотрит на меня так, словно ей… любопытно. Ветер дует сквозь пальмы и развевает ее волосы. – Она никогда не покидала меня.

– Я же обещала, что буду рядом, – говорит она. Я улыбаюсь, когда смутная радость от общения с мамой переполняет меня, но мама хмурится. – Жаль, что у тебя осталось мало времени. Мне бы хотелось, чтобы у тебя было то же, что и у меня.

– А что у тебя было? – растерянно спрашиваю я, потому что у меня есть все, что нужно.

Ее губы слегка подергиваются.

– Колледж. О, Ви, тебе бы очень понравился колледж. Я знаю, что твой отец дал тебе свободу, но там у нее совсем другой вкус. Ты смогла бы узнать обо всех этих вещах, которые очаровывают, когда ты пытаешься понять, кто ты есть на самом деле. Сама. А потом – ощущение первого дня на своей первой настоящей работе, на той, для которой была рождена. Я хочу, чтобы ты смеялась. Услышать тот тип смеха, который приходит только с опытом. Тот, который тянется через годы понимания, что жизнь драгоценна и что смех – лучшее лекарство для души.

– Я много смеюсь сейчас.

Мама наклоняет голову, как будто я не понимаю.

– А потом я хочу, чтобы ты любила.

– Я люблю, – шепчу я.

– Я имею в виду не только любовь к семье или другу, а любовь к родственной душе. Ту любовь, что была у нас с твоим отцом.

Есть. Она все еще есть. Их любовь не умерла.

– Я действительно люблю.

– А кого ты любишь? – Сойер снова обращает мое внимание на него, и я провожу пальцами по его сильной челюсти. Я наслаждаюсь тем, как он приближается, как будто мое прикосновение – это вода на высохшей земле.

– Тебя.

– Меня? – Его голубые глаза блестят, но в них отражается боль. Боль, которую я хотела бы забрать с собой.

– Да, тебя.

Он прижимается лбом к моему лбу, а его руки нежно скользят по моей спине.

– Я тоже тебя люблю. Так сильно, что иногда это поглощает меня. И еще это пугает.

– Почему тебя это пугает? – спрашиваю я.

– Потому что я сломлен.

Я отрицательно качаю головой.

– А вот и нет. Ты просто немного потерялся, но не сломлен. Ты найдешь свой путь. Тебе просто нужно научиться быть таким, каким я вижу тебя.

– Я не ты, – шепчет он. – У меня нет твоего мужества.

– Конечно, есть. Ты просто неправильно понимаешь, что такое мужество.

– А как надо?

– Ты думаешь, что должен заботиться обо всех остальных, – говорю я. – Ты думаешь, что это и есть мужество. Но тебе следует понять, что есть разница между любовью к кому-то и заботой о нем. Это не одно и то же.

– Он позаботится о тебе, Ви, – говорит мама, и я снова поворачиваю голову в ее сторону. Я несколько раз моргаю, когда ветер набирает силу на пляже, а грозовые тучи увеличиваются в размерах и катятся к нам. – Если ты заболеешь, он останется рядом с тобой до самого конца, и это сломит его. Вот в чем его проблема: он так сильно любит всех остальных, что теряет самого себя. Он включается в их жизни до такой степени, что сам ломается. Вот почему он прыгает, и в следующий раз он прыгнет из-за тебя.

Молния ударяет в берег, и взрыв заставляет меня подпрыгнуть. Руки сжимаются вокруг меня, когда мое сердце набирает скорость. Мама начинает исчезать, и я протягиваю к ней руку.

– Мама! Не уходи!

– Все в порядке, – шепчет мне на ухо Сойер, – все будет хорошо.

Среда, 23 октября:

Сегодня был прекрасный день. Я просто лечилась весь день напролет. Мне это очень понравилось. Было хорошо находиться на улице. Терпеть не могу возвращаться внутрь.

Сегодня я ходила к Брэю, чтобы поговорить о моем горле. Он велел мне говорить меньше. Предполагаю, что все становится хуже. Ну и ну, я ничего не могу поделать. Я не могу молчать вечно.

Я уже давно молчу, но не думаю, что смогу молчать вечно.

Вероника не пришла в школу в понедельник. Я не знаю причины.

Я был разочарован, чего и следовало ожидать. Когда я вышел из ее квартиры около двух часов ночи, она крепко спала. Она больше не разговаривала со мной, не разговаривала с воздухом, не волновалась, как будто ее мучили во сне, а просто спала.

Мне не хотелось уходить. Я хотел остаться, но Джесси сказал мне, что видел, как подъехала мамина машина. Я ожидал, что сейчас войду в гостиную и услышу, как она возмущенно ругается за то, что меня нет дома, что Люси не спит в своей комнате, но она меня не ждала.

Вместо этого мама направилась прямиком в свою комнату. Дверь ее спальни была закрыта, и из-под щели сочился свет. Она не обращала на меня внимания. Не обращала внимания на Люси. Мы виделись с папой, и, даже несмотря на то, что это она настаивала на встрече, следующие сорок восемь часов мы были предателями.

Это дерьмо устарело через месяц после развода.

Через двадцать минут после начала первого урока мой мозг полностью отключился.

Десять минут спустя я смотрел, как тикают часы на стене, и отсчитывал время до звонка. Мои оценки все еще были на грани, у меня назначена встреча по плаванию в эти выходные, и пропустить ее – это последнее, что я должен сделать, но быть здесь так невыносимо. Я должен увидеть ее. Должен увидеть Веронику.

Она сказала, что умирает.

Она сказала, что любит меня.

Прозвенел звонок, я ушел, но не застал ее дома. Я отправил сообщение. Нет ответа. Чувствуя себя загнанным в клетку животным, я попытался найти единственное другое место, где она могла бы быть. Примерно в двадцати минутах езды от города я припарковался перед трейлером Джесси Лахлина. В дверях мне никто не ответил, но потом я пошел на звук мотора.

Идти было недалеко, осеннее утро выдалось приятным. Роса лежала, как покрывало, в долинах этой земли. Вдалеке стоит трактор с прицепленным к нему прессом для сена, и время от времени оттуда вываливается огромный свернутый тюк.

Я останавливаюсь, когда замечаю Назарета Кравица, прислонившегося к стволу дерева. Он смотрит на меня со все той же бесстрастной скукой, но я многое узнал об этом парне – в нем есть еще что-то, скрывающееся под ней. Может быть, мы с ним не так уж сильно отличаемся.

Подойдя ближе, я замечаю, что дверь трактора открыта, Джесси Лахлин наполовину высунулся из кабины, смеясь и разговаривая с кем-то. Я уверен, что это противоречит правилам безопасности.