Ужин прошёл благополучно. Идиллию едва не испортил Борух, который таращился всю дорогу на Дашу так, что девушка покраснела. Дина, хихикнув, толкнула брата под столом ногой, а Крупнер посмотрел на сына исподлобья, так что парень, тоже покраснев, уткнулся взглядом в тарелку и весь вечер просидел тише воды, ниже травы.

— Ну, деточки, спать, — заявила Брайна Исааковна, когда остатки трапезы исчезли со стола. — Завтра в школу, а вас ещё до петухов не утихомиришь, пока нашепчетесь. Давайте, давайте!

Глядя на смеющихся девушек, таких разных и таких похожих, Гурьев тоже улыбнулся. Господи. Рэйчел. Неужели всё это происходило – и происходит – со мной?!

— Ишь, красавица какая, — добродушно проворчал Крупнер на идиш вслед Даше, поднимающейся в сопровождении Дины на второй этаж. — Прямо царевна. — И, поймав взгляд, который бросил на него Гурьев, удивился: – Чего ты смотришь, Янкеле?

— Да так, дядя Арон, — Гурьев улыбнулся, дёрнул плечом. — Там мой чемоданчик в сенях остался, Брайна Исааковна. Вы скатерть уберите, пожалуйста, я его прямо на стол поставлю.

Крупнер еле заметно кивнул жене – делай, что говорят. Гурьев принёс «Касатку», установил на столе, откинул крышку:

— Это такой телефон специальный, дорогие мои. Если что – звоните вот по этим номерам, люди все наготове. — Гурьев показал на листок бумаги с цифрами, аккуратно приклеенный с изнутри крышки. — Думаю, всё обойдётся, но привычка такая: на воду дуть. Можно звонить на городские номера, тогда нужно девятку нажать и гудка дождаться. А в общем – совершенно обычный телефон. Спрашивайте, что непонятно.

— А чего непонятного, — вздохнул Крупнер. — Понятно, что надо кнопки нажать и понятно, какие. А что это такое да как работает – не нашего ума дело. Немецкий, что ли?

— Да ты что, дядя Арон, — перепугался Гурьев. — Немцам до этого ещё расти и расти. Это наше. Плод, так сказать, тесного советско-британского сотрудничества. Элементная база, конечно, английская, а всё остальное – родное.

— Понятно…

— Ну, чудно, — обрадовался Гурьев и выложил увесистую пачку банкнот на стол. — Это Боруху, дядя Арон, как обещал. Тихонько отправь его, лучше катером. До особого распоряжения.

— Что ж с нами будет, реб Янкель?

— Всё хорошо будет, Брайна Исааковна. Девочку мне сберегите – и всё будет чудесно.

— Не сомневайся, Янкеле, сынок, — похлопал его по руке Крупнер. — Не сомневайся. У Арона – как у ихнего Христа за пазухой, а то и вернее. Так, Брайнелэ?

— Так, так, Арончик.

— Проводи меня, дядя Арон, — Гурьев поднялся. — До свидания, Брайна Исааковна.

В сенях Гурьев проворчал:

— Собак выпусти, дядя Арон. Собачки – они всякую дрянь превосходно чуют. Договорились?

— Ты чего, Янкеле?

— Ничего, дядя Арон. Всё будет в цвет, только всё надо сделать правильно.

Они вышли во двор. Гурьев, дождавшись, пока Крупнер выпустит зверей, сел на лавку у крыльца. Все три собаки – две суки и огромный, как телёнок, кобель – подошли к нему, потыкались мокрыми носами в ладони, радостно мотая хвостами. Гурьев заглянул каждой псине в глаза, потрепал за коротенькие остатки ушей, и встал. Собаки мирно разошлись по двору. Крупнер, забыв обо всём на свете, глядел на невероятную картину, и во взгляде его был почти благоговейный ужас.

— До свидания, дядя Арон, — Гурьев шагнул к воротам. — Я завтра утром её заберу, в школу, а после школы – сюда. Не скучайте тут без меня.

— Будь здоров, Янкеле, — Крупнер сжал его локоть, встряхнул. — Вот так вот? Так опасно?

— Не опасно только на погосте лежать, дядя Арон, — Гурьев посмотрел на небо, щедро усыпанное яркими южными звёздами.

— Тьфу, балабол, — сердито вздёрнул бороду Крупнер. — Иди уж… С Богом.

— С Богом, с Богом, дядя Арон. Вы, главное, не скучайте, — повторил Гурьев и улыбнулся.

— Да, с тобой соскучишься, — пробормотал Крупнер, задвигая за ним засовы. — Ох, что же это за масть у тебя такая, Янкеле…

* * *

Девушки и в самом деле уснули не скоро. Да и не удивительно, — пока все девичьи новости и тайны переберёшь, перескажешь.

— Дашуня! А ты что-нибудь про него знаешь?

— Что?

— У него кто-нибудь есть?

— Есть.

— А кто, знаешь? Здесь, в Сталиноморске?

— Нет. Далеко, — Даша длинно и горько вздохнула. — Очень далеко. Просто ужас.

— Я так и думала, — Дина приподнялась на локте, посмотрела на Дашу, лицу которой свет почти наглухо прикрученной лампы придавал странное, несвойственное ей обычно, отстранённо-суровое выражение. — Он весёлый и вообще… Такой. А глаза… Слушай, разве можно его не любить? Как же так?

— Она его любит, — уверенно, твёрдо сказала Даша и немного подтянула к себе одеяло. — Любит и ждёт. Я знаю. Чувствую. Он ничего ведь толком не рассказывает. Жалеет нас. Думает, мы дети. А как же мы ему поможем, если мы не знаем ничего?! Вот же ненормальный!

— Ух… но… как мы ему поможем? — у Дины глаза зажглись, словно два светлячка.

— А вот, слушай. У неё брат есть. Это из-за него она не может сюда приехать. Ну, не только – но в основном, из-за него. Я решила: я ему письмо напишу. Не ей – она же не может, если Гур сказал, что нельзя – это точно нельзя. Остаётся только ему написать. Напишу… Я знаю, что напишу. В общем, я уже почти придумала.

— А как же ты пошлёшь?! Если адреса не знаешь…

— Это я пока не придумала, — снова вздохнула Даша. — Не знаю. Но я узнаю.

— Интересно, а она… Какая она?

— Она красивая.

— Очень?

— Очень.

— Как ты?

— В сто раз красивее.

— Так не бывает, — тихо засмеялась Дина.

— Бывает, — Даша перекинула косу на грудь. — Красивая. Как пламя! Разве в этом дело?! Она его судьба, Динка. Единственная. Можно в лепёшку разбиться, а любить он будет только её. Больше никого. Я завидую страшно. Я тоже так хочу. Чтобы я – для него – судьба. Не для Гура – для моего, Динка. Я когда… Я сразу поняла. Сразу же, в первую же секунду. В него даже влюбиться невозможно поэтому, Динка, понимаешь?!

— Ой, да! А я тоже что-то почувствовала такое. Он когда к нам первый раз пришёл. Слушай, а ты его… не боишься?

— Почему я его стану бояться?! — удивилась Даша. — А ты что же – боишься?!

— Немножко, — Дина вздохнула, посмотрела на Дашу, поправила подушку, устраиваясь. — Зато с ним никого другого бояться не надо. Это я тоже сразу увидела, моментально, вообще.

— Да. Гур действительно… может. Может быть добрым, таким… родным. Как самый близкий тебе человек. А может… У него бывают такие глаза! Динка. Как же я ненавижу, когда у него такие глаза. Мне хочется на весь мир накричать: ну, как же вы смеете?! Он такой, такой – а вы?! Это же из-за вас у него такие глаза! Будто пушки у линкора: как бабахнет сейчас… Он и с ней, с любимой своей, не может поэтому быть – из-за них всех… Из-за нас. Ужас. Я не могу – у меня сразу слёзы наворачиваются…