В этом примере я как актер выхожу на сцену в режиме загрузки, имея в активе все 820 строк, которые в пьесе Шекспира говорит Просперо. Когда взвивается занавес, сопротивление проявляется через страх: потерпеть неудачу, застрять на чем-то, не вспомнить ни строчки, находясь перед тремя сотнями зрителей. Я переступаю порог и начинаю действовать. После нескольких первых привычных движений тщательно выученная роль переходит с полей 1 и 2 на уровни 3 и 4: меня подхватывает поток глубинного чувствующего присутствия и зарождения.

Как это происходит? Благодаря коллективному поддерживающему пространству, трем сотням зрителей, сопереживающим родителям и друзьям, сердца и умы которых широко распахнуты и которые волнуются за своих близких.

Здесь сопротивление (страх) появляется в самом начале. За ним следует прыжок в глубокий поток, возникающий благодаря коллективной поддерживающей среде любящей аудитории. Эта среда вытесняет темное пространство, заставляет его исчезнуть. Коллективные механизмы могут освободить нас от него или, как иллюстрирует следующая история, запереть в социальном пространстве отсутствия.

Траудль Юнге была простой женщиной из сельскохозяйственного района Германии. Она рано потеряла отца, оказавшись таким образом в сложной финансовой ситуации и лишившись возможности получить творческую профессию, о которой мечтала. Совершенно случайно попала в Берлин, с помощью дяди нашла работу и приняла участие в конкурсе машинисток, который и выиграла. Вскоре после этого с ней побеседовал человек с мягким голосом и располагающими манерами, искавший новую секретаршу. Его звали Адольф Гитлер, и он взял ее на службу.

В последние дни войны, после самоубийства Гитлера в бункере, Траудль выбралась наружу, в мир, лежавший в руинах.

Она попыталась бежать в Южную Германию, но была задержана советскими войсками в Берлине. Так как Юнге никогда не была членом НСДАП[261], ее отпустили, и она поселилась в Мюнхене. Вскоре после этого женщина увидела мемориальную доску небольшой антифашистской группы «Белая роза» (Die Weisse Rose), действовавшей в Мюнхене, члены которой были казнены нацистами. Взглянув на доску, она пришла в ужас от того, что основные деятели организации родились тогда же, когда и она, – в 1920 году. Именно в этот момент Траудль осознала, что она и ее поколение никогда не смогут спрятаться за оправданиями. Членам «Белой розы» было столько же лет, сколько и ей, но, в отличие от нее, каждый из участников группы сознательно выбрал свою участь. Она поняла: что бы ни делала и в чем бы ни участвовала, за все несет полную личную ответственность, – прикрыться коллективной судьбой поколения больше не удастся. Много лет Траудль Юнге не давала интервью, лишь незадолго до смерти побеседовала с известным австрийским писателем Андре Хеллером. За несколько дней до трансляции интервью сообщила ему, что только сейчас, 50 лет спустя, начала прощать себя. На следующий день после передачи секретарша Гитлера умерла[262].

Ее отчет о последних неделях в бункере отличают необычайная точность и ясность описаний. Кажется, что разум и память функционировали как камера высокого разрешения. Юнге описывала многочисленные события до мельчайших подробностей. Она была одаренным и правдивым сторонним наблюдателем: если не могла припомнить те или иные картины или события, честно говорила об этом, осознавая лакуны в памяти.

Вот как Траудль Юнге описывает то странное общество, запершееся в бункере. Гитлеровская верхушка скрывалась за 11-метровыми стенами, под землей, на поверхности которой одна за другой рвались бомбы. Советская армия была всего в нескольких кварталах от убежища. Армия Гитлера доживала последние дни, пройдя путь от оккупации практически всей Европы до защиты своей столицы. Однако, несмотря на все «опровергающие данные», несмотря на бомбы, падавшие непосредственно на их головы, некоторые из обитателей бункера упрямо оставались верны своим идеалам. Не в состоянии принять реальность такой, какой она была, вояки цеплялись за прежние модели мышления. Реальность в виде бомб, падавших на поверхность их логова, не могла проникнуть через толстые стены их сознания. Размышляя, почему она не покинула укрытие даже после того, как Гитлер сам это предложил, Траудль говорит: «Я боялась выбраться из ощущения надежности, которое давал бункер».

Именно в этом и заключается власть ослепления (не-видения) и «окапывания» (отказа от чувствования): они удерживают нас за толстыми стенами наших бункеров и не дают осознать, что происходит в реальной жизни. И все же то, что она оставалась в укрытии, не поддается логике. Какой механизм удерживал ее там на самом деле?

Одно из объяснений этой загадки мы получим, если вообразим, что Траудль застряла в темном пространстве отсутствия, которое и тормозило ее глубинные ресурсы восприятия (открытые разум – сердце – воля). Она потеряла связь со своим подлинным «Я», что привело к ее участию в практиках антизарождения, или антиэмерджентности (рис. 16.1):

Рис. 16.1. Пространство U и антипространство

Загрузка: Траудль Юнге подробно описывает, как протекала жизнь в бункере. Все шло так, будто люди, находившиеся там, были автоматами. Соблюдались и ежедневные ритуалы, такие как чаепитие, и особые, к примеру свадьба Гитлера и Евы Браун за два дня до их самоубийства. Люди прятались за пустыми абсурдными церемониями, далекими от реальности.

Ослепление: «Находясь за глухими стенами, я была отделена от информации, необходимой, чтобы понять происходящее, – рассказывает Траудль Юнге. – Когда я впервые попала туда, возникло ощущение, что там творится история. Однако позднее я осознала, что была в своего рода слепом пятне [системы]».

Окапывание и не-чувствование: в последние годы войны Гитлер разъезжал на специальном поезде с задернутыми занавесками, чтобы не видеть разрушений. Направляясь в Берлин, машинист поезда должен был выбирать маршруты, в наименьшей степени затронутые бомбежками. Гитлер не позволял приносить в бункер цветы, потому что, по его словам, «не желал находиться среди мертвецов». Какая ирония: человек, ставший причиной гибели 55 миллионов человек, не хотел быть рядом со срезанными увядающими цветами!

Отсутствие: Траудль Юнге сложнее всего было вспомнить последние дни в бункере. Ее великолепная фотографическая память обнаруживала лакуну за лакуной, когда Траудль пыталась воссоздать свои чувства и эмоции последних дней. Казалось, эти эмоции были стерты или заморожены где-то глубоко внутри. Она описывала свои действия, как это делал бы бездушный автомат, в отрыве не только от ужасных событий, разворачивавшихся в те дни, но и от подлинного «Я»: «Мы все функционировали как машины, я не помню никаких чувств, которые мы бы испытывали. Это было некое пограничное состояние, в котором я больше не принадлежала себе».