таких странных слов — согласитесь, весьма странных! — Альбина вяло чокнулась с ним, но пить не пожелала. А гость не заметил этого: он о друзьях думал, об их странном отъезде…

Что-то тихое и томное играли музыканты. Они знали и без приказа: их искусство должно ненавязчиво помогать процессу пищеварения.

22

Со своих нар Желтоплюш молча следил за Мартой, которая с упорством мастерила какие-то фигурки из соломы. Добывалась эта солома из прорехи в тюфяке. А инструментов никаких, только пальцы да воображение. Фигурки выходили ростом со спичку, а то и меньше.

— Брось, Марта: все равно они мало напоминают людей…

— А души?

— Что — души?

— Ты ведь не знаешь, какой они формы. И никто не знает. Так вот, это они.

— Черт-те что… Мой отец говорил то же самое, там, на острове. Только лепил их из глины. Десятками… или нет, сотнями! Я еще помню, домогался, чтоб у них носы были, и рты, и уши, а он отвечал: нет, не надо… нельзя. И была для них песня. Я прошлой зимой запел ее, помню, но ты сразу захотела повеселее что-нибудь…

— Струсила тогда. А теперь осмелела. Спой, миленький. Правда, у нас их не сотни, а девять… Но мы представим себе.

И под сводами этого подземелья из крупнозернистого камня, который сочился сыростью, зазвучала такая песня:

Мы бесплотные духи,

мы тени,

мы стали скелетами.

Были сильными,

были могучими,

были атлетами.

А потом наши души

покинули наши тела.

Вот какие дела.

Мы и пиво пивали,

и кашу едали с котлетами.

Киверами блистали,

мундирами

и эполетами.

А потом наши души

покинули нас навсегда.

Вот какая беда.

Мы блондинами были,

мы жгучими были брюнетами.

Были смердами,

были князьями

и были поэтами.

А потом наши души

умчались в небесную даль.

Вот какая печаль,

вот какая печаль,

вот какая печаль…[31]

23

Альбина не спускала глаз со своего пенагонского кавалера. Он упорно не оправдывал надежд. (Хотелось бы только понять: он не мог? Робел, не решался позволить себе? Или он не хотел? Согласитесь: тут разница.)

— Ну так. Что вы скромны, принц, — это все уже поняли. Но у вас же и другие достоинства есть, правда? Более интересные? Вы играете, например, на двадцати трех инструментах!

И опять она принцу острейшее страдание причинила! Вовсе не желая того… Он обхватил голову руками! Нелепую, горемычную свою голову…

— Я?! О-о, это вы опять оттуда вычитали, принцесса… Они же там черточку не поставили между двойкой и тройкой… И я теперь всем должен объяснять, что никакие не двадцать три: два-три инструмента!

— Вот как? А сами вы, простите, — не опечатка? Шучу, шучу… Ну? И какие же два-три?

И королева Флора подхватила эту тему на его горе:

— Альбина права, мы все вас просим! Что вы сейчас выберете?

Крадус распорядился зычно:

— Эй, музыка! Инструмент гостю!

Шестерка наверху встала и подняла над балюстрадой свои инструменты — для наглядности выбора.

— Вижу, вижу, спасибо… А не найдется ли… да вряд ли, он редко встречается… вот и сам забыл слово… Клавицитериума?

Разумеется, было замешательство.

— Нету? Тогда я мог бы и на скрипке, конечно. Или на этом… на валторнете. Но я люблю своим смычком, а он дома…

— Отговорки, опять у вас отговорки! — почти вспылила Альбина. — Ничего знать не желаю! Аполлон этот златокудрый наградил вас чем-то, а вы даже поделиться не хотите?

— Нет, отчего же, я бы рискнул… А ноты? Ноты же мои — в карете, которую увели разбойники!

Но, похоже, отвертеться под этим предлогом не удавалось: один из музыкантов уже нес ему увесистую кипу нотных папок, а другой — пюпитр, третий — скрипку.

— Ага, благодарю… Моцарт? Обожаю! — бормотал Пенапью. — О, Вивальди… Ноты, я понимаю. Но не те. Я смотрю, они у вас на пяти линеечках — да? А у нас в Пенагонии — в клеточку! У нас гораздо труднее! То есть для меня-то легче: привычка… А вот эти господа музыканты — они бы у нас сразу запутались!

На галерее большое было оживление, музыканты изнемогали от хохота! И уже не получалось у них веселиться «под сурдинку»! Тем более что среди них возник, откуда ни возьмись, новый персонаж: прелестный четырехлетний ребенок, девочка! Просунув личико меж столбиков балюстрады, она заявила во всеуслышание, насмешливо, без сюсюканья, очень авторитетно:

— Музыка в клеточку не бывает!

Общий, как говорится, шокинг! Но меньше всех был подавлен сам Пенапью: маленькая его разоблачительница восхитила принца!

— Это чье ж такое создание? А ну-ка иди ко мне… мы все обсудим с тобой — что бывает, чего не бывает… Господа, какая смелая девочка! Смотрите: идет!

Пока он общался на лестнице с ребенком, Оттилия тихо и желчно заметила:

— Вам не кажется, что он нашел себе ровню? По уму, по развитию?

Королева Флора воспротивилась:

— Мне — нет, не кажется. Он забавный, да… Но я сразу приняла его в свое сердце. Вот приняла — и все!

— А вот я еще не раскусила этот фрукт, — произнесла Альбина. И добавила так, что никто этого не услышал:

— Может, выплюну, а может, и слопаю целиком… посмотрим.

Король не участвовал в обсуждении, он высматривал что-то за окнами, он подзывал к себе дворецкого, чтобы какие-то инструкции ему дать…

А принц Пенапью уже вел малютку к столу за ручку:

— Друзья мои, прошу знакомиться: нас зовут Никой, нам четыре года… И знаете ли, где мы прятались до сих пор? В футляре от контрабаса!

— С каких это пор, — не по-доброму поинтересовалась Оттилия, — служащие приводят с собой детей?

24

— Думаете, я не вижу, что она вот-вот рассыплется… что это труха? Вижу. Но напоить-то ее мне нетрудно… А вдруг? — так говорила Марселла, глядя на высокий стакан, в который она, почти не дыша, опустила нечто мнимое: серую тень того, что было цветком когда-то. — Но вы верите хотя бы, что это она, та самая роза?

Патрик улыбнулся невесело; Марселла не поняла, что это было — согласие? отрицание? усмешка над ее наивностью?

— Ладно, пускай я дурочка… Выбросить всегда успею. Но если уж она нашлась… вы же поэт, вы должны сильнее меня надеяться! Ну или хотя бы… поиграть со мной в это!

Вздрагивающей ладонью он погладил ее по голове