знакомства с дамами была уже позади, гостя усадили, конечно же, рядом с принцессой Альбиной. Ее открытые плечи заметно конфузили его. Альбине мудрено было понять, в чем дело: стоило ли так напряженно готовиться к этой встрече, если гость предпочитал смотреть на какой-нибудь соусник или на свою вилку? И еще принцессу пугали листочки в руках отца, исписанные трудолюбивым Канцлером. Крадус откашлялся, музыка на галерее смолкла.

— Пап, ты только сокращай, умоляю! — шепнула королю дочка. — Если подряд, — все уснут!

Но это услышала Оттилия. И разъяснила Альбине, что сейчас он не папа, он — король при исполнении… Крадусу захотелось позлить «профессоршу», он предложил с наивным видом:

— Слушай, а может, передадим это гостю — он пролистает перед сном, а?

Ответом ему был испепеляющий взгляд; король вздохнул и начал свою писаную речь:

— «Ваше Высочество! Наш далекий и одновременно близкий пенагонский друг! Абидонцы давно чтут вашего родителя и вас как славных государственных мужей, мудрых в политике и приятных в обхождении. Вы впервые в нашей стране. Но дружба и горячая симпатия к вам, опережая ваш кортеж, по-весеннему согрела сегодня нашу столицу, говорящую вам „Добро пожаловать!“ с особым радушием…»

(Невольно припомнилось принцу Пенапью это «особое радушие» на лицах хозяина и завсегдатаев таверны, полицейского, прохожих, юного живодера по прозвищу Гиппократ…)

— «У нас в Абидонии, надо заметить, народ по характеру домосед, почти никто нигде не был. Но все замечательно отзываются о вашей стране, об ее живописной природе, ее добросовестных мастерах-умельцах…» — Тут Крадус оторвался от текста, заговорил от себя:

— Вот это точно, это без лести, Ваше Высочество. Взять, к примеру, шорников ваших — поклон им! Лучшие седла у меня — из Пенагонии! Или возьмем стремена: так сработаны, что даже мертвый ты стремя не потеряешь!

Королева одернула его; она-то знала, что лошадиная тема грозит заполонить все! Крадус сделал над собой усилие и вернулся к листкам:

— «…парфюмерах, кожевниках, ткачах пенагонских, чьи изделия, поступающие к нашему королевскому двору, всегда радуют нас». Это факт, это он не соврал… только на первое место — все-таки шорников. «Восхищенная молва доставила нам данные и о тех необычайных талантах, коими наградили особу нашего гостя златокудрый Аполлон и его Музы…»

В этом месте король обменялся выразительными взглядами со свояченицей… Ясно же было: самому Канцлеру, с его особым сегодняшним насморком, не подвернулся бы под перо этот златокудрый с Музами… Какая-то скорпионья жидкость была в этой кудрявой фразе, и капнули ею не для гостя-слушателя, а, похоже, — для оратора самого!..

А гость вдруг засмущался ужасно:

— Полно, Ваше Величество… каких еще «необычайных»? Стоит ли? И вовсе это не молва восхищалась, а наша Пенагонская энциклопедия, я же знаю…

— Ну и что? — вмешалась Альбина. — Ведь там не выдумано, что вы в Королевском балетном театре выступали? Танцевали главного мотылька какого-то?

Эти слова причинили настоящее страдание принцу Пенапью! Всерьез говоря, выступление такое было на самом деле, но только один раз. Пробное оно было, неофициальное. Можно считать, репетиция. Прогон. И в зале сидели, слава богу, только папа с мамой… А в энциклопедии (деликатнейший принц обозвал ее подлой!) напечатали, что успех был грандиозный, триумф… И принцу долго нельзя было поднять глаза на людей. Знали же люди, знали и радовались, что в балете «Легковерная любовь к огню» партия Первого мотылька не досталась выскочке августейших кровей! Ее, в конце-то концов, артист танцевал! И справедливо! А из-за Пенапью и неуклюжих его попыток только всю труппу задерживали зря, перенося премьеру с марта на май! Да если б и научился он делать это прилично, все равно — на публике, при полном зале, он просто умер бы! Сразу! Еще до первого фуэте! Этот балет, напоминавший королю и еще кое-кому о конфузе наследника, вообще мог быть запрещен ко всем чертям! Дирижер был на волосок от казни, от виселицы! Вот какой вклад в искусство мог внести он, принц Пенапью! Спасибо, удалось папу уговорить, чтобы он этого не делал…

Королева хотела успокоить его, — он так, бедный, разволновался… Принц стал полностью розовым (с сиреневым отливом) и продолжал объяснять:

— Помилуйте, но я-то знаю, что не было «восхищенной молвы»! Может, еще будет когда-нибудь… хотелось бы… но пока нет.

Оттилия выразила мнение, что подобная скромность — сама по себе талант, но ей лично обидно за королевскую речь, которую не дослушали, скомкали… Она вызвалась подытожить главное в этой речи. Но король сказал «я сам» и был краток:

— Здоровье нашего гостя! — Тут все выпили наконец.

Но принц Пенапью, оказывается, страдал! И не только от грубой, топорной рекламы дома, в Пенагонии. Он еще и от местной неловкости страдал, от абидонской: он готов был провалиться сквозь землю из-за нее! Ведь приглашения к этому столу ожидало множество людей, но им всем отказали в последний момент… Может быть, их еще можно вернуть? — спрашивал гость, заглядывая каждому в лицо. Его уверяли, что всем именно приятно: все вышло так по-семейному!

— Это — да, но ведь они тоже, наверное, покушали бы охотно… А из-за меня им, как курам, сказали «кыш»… — Пенапью никак не мог слезть с этой темы.

Оттилия поручилась ему своим честным словом, что все эти господа — в принципе ходят сытые.

Потом помолчали, наслаждаясь фирменными прелестями королевской кухни. За первые места состязались салат из омаров, молочный поросенок и форель…

— Ваше Величество, — обратился Пенапью к Крадусу, — а где мои спасители? Мне казалось, я могу пригласить их к этому столу… они много для меня значат, уверяю вас… И потом, они ведь артисты и не дали бы нам скучать…

— А вы скучаете, принц? — оскорбленно изумилась Альбина. — Уже? Вот это мило…

— Нет-нет, я не то хотел сказать… Но где они все-таки?

— Отпустил я их, друг мой. — Крадус, не поднимая глаз, трудился над поросенком с хреном. — Отпустил по их просьбе на гастроли.

— Как? Уехали? До обеда? И даже не попрощались со мной? Это невозможно… нет!

— Ну вот, нашли о чем горевать. Свинство, конечно, неблагодарность. Но это ж везде и всюду… Переключайтесь-ка лучше на поросеночка, — его свинство нежнее… И на принцессу гляньте: она у вас сидит неухоженная…

— Папа, ну кто просил тебя? — возмутилась Альбина. — Наш гость свободен, в конце концов.

— Нет-нет, ваш папа трижды прав: я неуклюж и бестактен, — спохватился принц. — Вообще-то, я этот бокал хотел за здоровье королевы поднять… но с такой же охотой подниму его за ваше счастье, принцесса. Поскольку то и другое связано, не так ли? За ваше огромное счастье… с хорошим человеком.

После