красиво… Ваша милость, но я-то беду на себя накличу, а? Король не шутил ведь: все до нитки, говорит, спалить! Да, самое же главное забыла сказать: кукольников вниз повели! Ну тех артистов, чей ящик… В самый низ, наверное… Господи! За что?

19

В вестибюле, у входа в Дубовый зал, Крадусу попались некий маркиз и его супруга, наряженные по последнему словечку абидонской моды. Присели они в глубоком поклоне, маркиз расшаркался:

— Ваше Величество! Позвольте выразить наши общие с женой чувства глубочайшей признательности и восхищения по поводу высочайшего приглашения, коего мы удостоены…

— Ну все, выразил, — перебил Крадус и протянул руку его жене, однако не для пожатия. — Вдеваете ему запонки? А королеве недосуг. — Пока дама действовала малопослушными пальчиками, Крадус разглядывал маркиза.

— Повернись-ка… А что это вы шустро так… вперед всех? Гость наш не готов еще. В Пенагонии вообще обедают позже… Но это хорошо даже: хвалю за прыткость.

Маркиз польщенно потупился.

— Тем более — и рост у тебя правильный… и полнота. А чей портной шил — не наш вроде?

— Нет, он из Мухляндии, Ваше Величество.

— Оно и видно. Тебя, братец, придется раздеть, — огорошил его король. — У пенагонского принца костюмчик пострадал, его чистить долго. Так что — крепи дружбу моей короны с ихней!

— Сочту за честь, Ваше Величество… но я же с супругой!

— Ну? Нет, ее-то платье при ней останется. И конечно, домой она тебя не в белье поведет: дадим чей-нибудь плащик, и с Богом. Разоблачаться вон туда ступай, в лакейскую.

Крадус сделал распоряжение и забыл про эту парочку. А парочка осталась с такими гримасами на физиономиях, которое вы представите себе сами, если сможете… Описанию словами это их выражение плохо поддавалось.

20

Наблюдать за тем, что происходило и еще должно было произойти в Дубовом зале, было выгоднее сверху, с галереи. Там музыкантов разместили — сикстет. И они уже настраивали инструменты. Обсуждать то, что видно и слышно им было, они решались только изредка: опасались друг друга. Но случалось — прыснут вдруг все вместе! И — тут же подавятся своим смехом, спешно изобразят на лицах поглощенность музыкой…

Внизу король инспектировал длинный стол, сервировку его, когда вошла супруга Канцлера. Она протянула Крадусу свернутые трубочкой листы:

— Ваша речь, дорогой свояк…

— Что? Ах да, очень вовремя… Чудненько… хотя чертовски длинно… А самого Канцлера не будет, что ли? Все из-за того же анахронического насморка?

— Аллергического… — поправила Оттилия (в который уже раз сегодня!), — не так уж трудно запомнить. Да, там на третьей странице Аполлон упоминается. Вы знаете хотя бы, кто это?

— Выпендриваться не надо, вот что! — заметил король, очень не любивший таких штук… Когда Оттилия корчила из себя профессоршу, всегда нестерпимо хотелось шлепнуть ее пониже спины! С оттяжечкой шлепнуть… Он уже примеривался.

— Аполлон — это бог такой, Ваше Величество. Покровитель муз, — с оттенком жалости обронила свояченица с высоты своих познаний…

Жаль, но хлопать с оттяжечкой по ее ученому заду уже было некогда: появились в эту минуту королева Флора и принцесса Альбина, наряженные сверхизысканно…

— А вот и мы. Ну как — съедобны? — спросила принцесса, знавшая ответ наперед. Крадус далек был, конечно, от современной моды, как сверхсрочник из провинциального гарнизона; но вкус Альбины он одобрял и ставил высоко; вот со вкусом супруги было сложнее… Сегодня дочка была в прямо-таки отважном декольте и с ослепительной диадемой в волосах!

— Шикарно… По-моему, пенагонец должен дрогнуть, — скажи ты, Оттилия! От холки до копыт — ажур полнейший…

Оттилия по гороскопу была, кажется, Рыбой, но в большинстве случаев вела себя как скорпион (с маленькой буквы — ибо здесь это не знак зодиака, а просто сволочное насекомое).

— Во сколько же обошлась казне, выражаясь по-королевски, эта сбруя? — спросила она.

— Мы не купцы, дорогая сестра, мы не подсчитывали, — сказала Флора, стараясь не принимать эти пакости близко к сердцу. — Крадус, нехорошо так долго держать людей в вестибюле! Давай уже посадим их за стол…

И тут монарх выразился совершенно в стиле конюшни:

— Дышло им в глотку, а не стол! Им всем приглашение отменяется.

Пауза была. Никто ничего не понял.

— Это еще почему? — захлопала ресницами Альбина. — А гость?

— Выражаясь по-королевски, «вожжа под хвост попала»? — спросила Оттилия. Король опять пожалел, что отложено на потом его намерение насчет «оттяжечки»… И объяснил:

— Гость, гость попросил сам, чтобы все было по-семейному, без особых церемоний… В большом обществе он пока теряется без папы и мамы. Что вы так смотрите? Собственные его слова! Сопровождающих он лишился… И если бы только их! Не цепляйтесь ко мне, девочки, я и так не в себе: я ж мысленно в одной крупной операции участвую!.. В общем, закуска вся пусть остается, а лишние тарелки — долой!

Мелькал знакомый нам лысый лакей; другие, помоложе, подчинялись ему. Дородный дворецкий в парадной ливрее наконец объявил:

— Наследный принц королевства Пенагонского — Его Высочество Пена-пью! — «Пью» он выкрикнул отрывисто.

— Зови, ждем, милости просим! — сказала королева.

— А всем этим, в коридоре, скажи: до другого раза, мол, — велел Крадус дворецкому. — Еще наобедаются за счет казны. Дочка… ну как ты — в седле?

Альбина оскалилась напряженной улыбкой. Она ведь действительно решила, что нынешний визит на высшем уровне содержит в себе судьбоносные сюрпризы какие-то, специально для нее! Судьбоносные — ни больше ни меньше!

Король обратил взор к музыкантам и щелкнул пальцами — то была команда играть туш. Грянули они дружно… а вот продолжение пошло вразброд, звук «поплыл»: дело в том, что музыканты увидели, как не повезло высокому гостю в первую же минуту. Вбежавший принц Пенапью хотел сделать грациозный общий поклон, но переборщил, видимо, в этой грации, или паркет был чересчур отполирован, — так или иначе, гость растянулся! Музыкантов распирало от смеха, а внизу все перепугались жутко, но Пенапью успокоил их:

— Это из-за башмаков. Здесь мне дали на два номера больше. Сказали: зато с ноги Его Величества… Но это пустяки, господа. Здесь у вас падать — одно удовольствие! О таком падении я мог только мечтать, уверяю вас… когда над обрывом висел на своей кошмарной коряге…

Это говорилось, сидя на полу!.. Левая нога была подвернута. На лице блуждала доверчивая улыбка.

Вспомним на миг его там, в условиях выбора между омутом и змеей…

Услышим еще разок дикий вопль его: «Ради гуманности!..»

И сделаем перерыв — ради нее же.

Часть вторая. Дар речи

21

Церемония