Вынув яйца из-под наседок и собрав их в корзину, я приготовилась уходить. Я подняла корзину, показавшуюся мне довольно тяжелой, и прикрыла за собой дверь курятника. В этот миг кто-то окликнул меня:

– Мадам!

Голосок был тонкий, несмелый, детский. Я оглянулась. В пяти шагах от меня стояла худенькая девочка, одетая в очень нарядный бретонский костюм: яркая юбка, корсет со шнуровкой, белые чулки, козья шубка. Кружевной чепчик, явно новый и впервые надетый, прикрывал завитки светлых кос, скрученных, как улитки, за ушами. А из-под чепчика на меня вопросительно смотрели два зеленых глаза – прямо как два изумруда.

– Ты Берта! – сказала я обрадованно. – Что ж, здравствуйте, милейшая мадемуазель Бельвинь!

Она зарделась, переступила с ноги на ногу и неловко сделала реверанс. Потом природная живость взяла верх над налетом благовоспитанности; она улыбнулась мне прямо-таки ослепительно. Зубы у нее были белые, как жемчуг, и улыбка делала ее круглое личико очень хорошеньким.

– Ах, как хорошо, мадам, что вы меня не забыли! – воскликнула она на не слишком правильном французском. – А маленький сеньор тоже меня помнит?

– Ты говоришь о Жане?

– Да.

– Он очень хорошо тебя помнит, моя дорогая, но он сейчас далеко. Дед увез его из Франции.

– Ах, – сказала она опечаленно. Потом несмело спросила: – Может быть, вы передадите ему мои куплеты?

– Куплеты?

– Да, мадам, – проговорила она быстро, – ведь нынче адвент, и все девочки и мальчики посылают друг другу куплеты.

Я улыбнулась. Потом жестом подозвала ее к себе. Она подбежала. Наклонившись, я расцеловала ее в обе щеки.

– Конечно же, милочка, я передам их ему. Мне кажется, ты даже более любезна, чем Жан. Ты лучше помнишь вашу дружбу. Сколько тебе лет, Берта?

– Было десять на святую Катрин.

– Так ты уже барышня! Тебя, того гляди, скоро обручат.

Она прыснула со смеху, но тут же зажала себе рот рукой.

– Пойдем к нам, – сказала я ласково. – У нас на обед отличный рыбный суп, и, кроме того, я расскажу тебе о Жане.

– Правда? Вы меня приглашаете?

Мы вместе пошли к дому, и она щебетала мне что-то о своем первом причастии, белом платье и козочках, родившихся на ферме. Потом, внезапно запнувшись, она умолкла и со страхом посмотрела на меня.

– Ах, Боже мой! Ведь папа не позволяет мне ходить к вам!

– Почему? – спросила я, впервые слыша о таком. Я в этот свой приезд уже несколько раз видела Бельвиня, и он вел себя довольно почтительно по отношению ко мне.

– Не знаю, мадам. Но я спрашивала… и он не разрешил.

Помолчав, она так же испуганно добавила:

– Я лучше пойду, а то как бы он меня тут не увидел.

Она еще раз присела в реверансе и, так и не поглядев на меня, бросилась бежать к воротам так, что только белые чулки замелькали.

Эта встреча сильно задела меня, потому что напомнила о Жане. Я не видела сына почти полтора года. И с тех пор, как я узнала, что он вместе с дедом уехал в Сен-Жан-д'Акр, я не получила даже клочка бумаги, исписанного почерком Жана. Я не знала не то что подробностей, я не знала даже, ни когда мой сын вернется, ни где он сейчас находится. Помимо этого, я чувствовала себя бессильной что-либо изменить. Мне оставалось только ждать и надеяться, что с ним ничего не случится и что у моего отца хватит благоразумия, чтобы привезти Жана домой хотя бы на это лето. Единственное, что я сделаю тогда, – это уже никуда не отпущу Жана. Разве что в коллеж в Итоне.

И я снова, уже в который раз, подумала: но ведь у меня есть другие дети. И они-то не в Сирии, я могла бы их видеть, потому что имею на это полное право. В конце концов, это чудовищная несправедливость – то, что Александр выдумал мне именно такое наказание. Я должна бороться хотя бы за дочерей, и, черт побери, если он будет непреклонен, я тоже перестану обращать внимание на условности и перестану быть щепетильной. Если он действует любыми способами, лишь бы досадить мне, почему я должна сдерживать себя от обращения в республиканский суд?

А еще… Очень тяжелы были ночи. Просыпаясь, я часто воображала, что Александр рядом, иногда даже протягивала руку, чтобы через несколько секунд очнуться и убедиться в том, что все это мне только кажется. Его присутствия мне не хватало просто физически. Ушло из моей жизни что-то такое, что позволяло мне чувствовать себя спокойно каждую минуту. Я понимала, что со временем это пройдет, но сейчас мне было трудно. И так не хотелось расставаться с тем, что я имела раньше.

Словом, накануне Рождества я сказала Авроре, что уезжаю, и через десять часов пути была уже у Констанс. Там я узнала, что Александр, видимо, домой еще не возвращался. Я решила подождать, потому что была уверена, что к празднику он непременно явится.

Там же, у графини де Лораге, я вдруг вспомнила о Брике и подумала, что если кто и поможет мне, так это он.

2

Прожив несколько дней у Констанс, я узнала, что Александр, предположительно, находится в Ренне, и, не выдержав, поехала туда, надеясь, что встречу его хотя бы случайно. Ведь нам все-таки надо было объясниться: наши отношения я считала невыясненными, и многое еще не было решено. В частности, вопрос о детях. Я понимала, что поступаю не слишком гордо, когда пытаюсь гоняться за своим – бывшим или теперешним? – мужем, но, честно говоря, сейчас мне было не до гордости. Кроме того, у меня был повод, надо было навестить племянника в коллеже.

Я проведала Ренцо, привезла ему рождественские подарки и пообещала забрать его из коллежа на святки. По пути оттуда я зашла в лавку и совершенно машинально приобрела золотые ножнички для обрезания сигар – как бы в подарок Александру на Рождество. Я понимала, что это, наверное, ни к чему. Просто мне хотелось это сделать. Эта покупка как-то уменьшала боль в душе и создавала иллюзию того, что я еще могу все наладить.

Правда, найти Александра в Ренне оказалось делом невозможным. Я побывала в отеле дю Шатлэ на улице Шапитр и выяснила только то, что и тамошним слугам меня впускать в дом не велено. Но, по крайней мере, я поняла, что Александр сейчас там не живет. Может быть, конечно, он находится у друзей или где-нибудь в гостинице, но все это показалось мне слишком запутанным, и я прекратила поиски. В конце концов, пора было вспомнить о чувстве собственного достоинства.

Брике, узнав, что я хотела бы его видеть, явился в Гран-Шэн в сочельник, когда уже начало смеркаться.

Я давно его не видела. Я даже как-то забыла о нем и теперь сожалела об этом. Поэтому, увидев его, я первое время внимательно его разглядывала, отмечая происшедшие с ним перемены.

Ему был почти двадцать один год, он, конечно же, сильно возмужал и теперь больше походил на юношу, а не на мальчишку, но все равно оставался нескладным, долговязым и очень тощим. Как и прежде, была изрядно взлохмачена его густая шевелюра. И, честно говоря, вид у него был такой неухоженный и неприкаянный, что я, прежде чем начать говорить, по-матерински пожалела его и усадила за стол. Он с жадностью набросился на суп с шалфеем и чесноком, отведал жареной рыбы и цветной капусты – словом, воздал должное всем блюдам, принятым в сочельник. Потом, уже доедая треску, приправленную перцем, он насилу проговорил: